Слово о сыне

Зимой в наших смоленских избах заведено выкладывать небольшую временную печурку в дальнем от русской печки углу. Делал такую и Алексей Иванович. Под утро, когда в доме становилось прохладно, он обычно вставал протопить печечку. И вот уже волны тепла идут по избе, а я слышу, что Алеша тоже проверяет, не раскрылся ли кто из ребят во сне, удобно ли им...

Так мы и жили. Конечно, были и огорчения. Вот я как-то узнала, что ребята забрались в колхозный сад. Очень рассердилась, стала их отчитывать.

— Разве вы видели, чтобы я или отец когда-нибудь чужое что брали?

Валя тогда, набычившись, буркнул:

— Так все же лазят.

Но тут вмешался отец:

— А ты не баран, чтобы как все поступать. Свою голову на плечах надо иметь. Ну-ка, марш в угол!

Не скажу, чтобы ребята совершенно прекратили набеги — обманывать не буду,— но все-таки поостерегались. Да и я стала построже следить, чтобы дотемна они не бегали на улице. Посмотришь, что сумерки спустились, никаких уж «чижика», «ножичка» не разглядеть — кликнешь в дом возвращаться, мол, дела ждут.

Случалось кому-то и покапризничать. Помню, как-то Алексей Иванович подшил Зое валенки, а ей цвет заплатки привиделся каким-то не таким. Алеше обидно показалось — он-то весь вечер возился — и вгорячах даже запустил в дочь валенком, но в буфет угодил, стекло разбил. Зое это хуже всякого наказания было — расстройство отца. Она за ним в сени выскочила, слышу — прощения просит:

— Я не права, папа! Я не права.

Отец сам переживал, что из себя вышел. Ну ничего, ребенок тоже должен понимать, что взрослый может быть усталым, расстроенным, что с этим считаться надо. Деликатность ведь проявлять всем необходимо.

Но отдельные случайности не портили общей картины согласия, что царила в нашей семье. Пишу о них, чтобы читатель не упрекнул меня в украшательстве, справедливость требует припоминать и то, что может кому-то поначалу и не понравиться.

Грозная година

Тот воскресный день в июне сорок первого ворвался в нашу жизнь, как в жизнь всех советских семей, неожиданно, трагически.

Алексей Иванович по колхозным делам был с утра в сельсовете, откуда пришел прямо-таки почерневшим: война!

Уже в первые дни отправились на фронт наши деревенские парни. Первыми ушли комбайнеры, трактористы, шоферы. Скоро уж всякая семья стала семьей фронтовика. Пришла весть, что ушел добровольцем на фронт мой младший брат Николай, были мобилизованы муж младшей сестры Ольги — брянский рабочий Николай Ричардович, братья Алексея Ивановича. Сам Алексей не мог вступить в ряды Красной Армии: еще в младенчестве он получил тяжелую травму, одна нога у него была короче другой на несколько сантиметров. В мирной жизни это не особенно замечалось — Алексей Иванович мастерил себе сам специальную обувь, так что хромота не бросалась в глаза. Но ощущать он ее всегда ощущал: на здоровую ногу падала двойная нагрузка, и Алеша к концу дня уставал сильно. Замечала это только я по особенной тяжести походки, но жаловаться было не в его характере.

То обстоятельство, что не может он стать красноармейцем, очень на Алексея Ивановича подействовало. Ведь всю жизнь он жил и работал как все, не меньше. А тут вдруг исключение из общего числа мужиков, Алексей Иванович стал мрачным, угрюмым и от общего горя, и от своей обиды. Думаю, что и тифом он заболел в первые дни войны не столько от заразы, сколько от своей обиды, общего горя. Лежал в больнице около двух месяцев. Поправился — вызвал его председатель, сказал, что нынче каждый мужчина на вес золота, просил заняться полеводством.

После первых дней растерянности пришла особенная собранность. Нам, колхозникам (а точнее, колхозницам), нужно было кормить армию. Враг захватывал все новые и новые плодородные земли Украины, Белоруссии, Прибалтики. Забот прибавлялось.

В то время я работала свинаркой. С фермы ушли на фронт все мужчины. Мы, женщины, работу поделили между собой. Свиноферма у нас в колхозе была знатная, а молодняка в том, сорок первом было много. Нужно было сохранить поголовье. Нужно было и выполнять военное задание по поставкам мяса. Мы выполняли.

Наступил сентябрь. Старшие мои отучились. Зоя еще весной окончила с похвальной грамотой семилетку. Валентин не захотел повторять не усвоенный им курс, не пошел в школу. Мы не настаивали: военная пора, забравшая из хозяйства мужиков, требовала от подростков работы. По деревенским понятиям он был немаленьким, потому пошел в колхозную полеводческую бригаду. Трудился там на совесть.

Но все-таки один школьник у нас был. Хоть тогда учиться ребята начинали с восьми лет, а Юре только шел восьмой, он, мечтавший о школе уже давно, 1 сентября 1941 года отправился в первый класс. Даже в тот военный сентябрь мы постарались все-таки отметить такой день. Я с утра пораньше побежала на ферму, накормила свиноматок, задала корм поросятам, почистила клетки, а к восьми была уже дома. Провожали Юру братья, Зоя и я. Он шел гордый, в наглаженной матросочке, с Зоиным портфелем, в котором лежал аккуратно обернутый сестрой в чистую газету его первый учебник — букварь.