Слово о сыне

Накануне учительница Ксения Герасимовна Филиппова обошла все деревенские дома, известила, чтобы назавтра к 9 часам все собрались в доме Веры Дмитриевны Клюквиной — там будет школа. Изба у Веры Дмитриевны была большая, а семья — она одна, вот и попросила Ксения Герасимовна разместить классы у Клюквиной. Школу-то нашу, которой колхоз до войны гордился, немцы сожгли при вступлении в Клушино. Вера Дмитриевна охотно согласилась, избу всю почистила и полы вымыла, у соседей лавки подзаняла, старалась как можно лучше все устроить.

Я разыскала на чердаке Юрин портфельчик. А положить в него было нечего: букварь и другие учебники пошли на растопку у гитлеровцев, ни одной тетради не осталось. Но ученик есть ученик, должен быть с портфелем. Проводили мы Юру на уроки с пустой сумкой.

Вернулся он возбужденный, стал делиться впечатлениями. Учебников в классе не было, но командир полка передал Ксении Герасимовне Боевой устав пехоты. По нему-то и овладевали грамотой. В одной комнате располагалось по два класса: сначала первый и третий. Заканчивались у них занятия — начинали учиться второй и четвертый. Ксения Герасимовна сразу же дала задание: набрать гильз, чтобы по ним учиться счету, поискать в домах бумагу. Любой клочок был необходим, каждому листику радовались.

Многого в школе не хватало. Даже так скажу: ничего не было. А учила Ксения Герасимовна ребят хорошо. Да и воспитывала по-настоящему, по-советски. В школе (в доме Клюквиной) даже самодеятельность была. Помню, учил Юра стихотворение (автора его я не знаю) [1], декламировал его с большим чувством. Оно и мне запомнилось:

Юноша прямо стоит на допросе,
Молча стоит он — ни слова в ответ.
Немец-жандарм закурил папиросу
И достает комсомольский билет.

— Вот и билет твой,
Я предлагаю: ты откажись,
отрекись от него,
Жизнь сохранить я тебе обещаю,
Жизнь — что на свете дороже всего?

Что в нем хорошего?
Книжка — не боле,
Книжку сожги — 
И допросу конец.

— Нет, не сожгу,— 
Отвечал комсомолец,— 
Пусть лучше сердце
Сожжет мне свинец...

Потом в стихотворении говорилось, что комсомольца казнили, облив его водой, он заледенел, но не сдался:

Так и стоял,
Измываясь над катом,
Долго по телу
Струилась вода.

Так и остался
Стоять он у хаты,
Точно был вылеплен
Весь изо льда.

Но не водой ледяною облитый
И не покрытый корой ледяной,
Вылит из бронзы и солнцем залитый,
Будет он вечно стоять над землей.

Это стихотворение Юра читал не раз. Уже потом, когда мы переехали в Гжатск, он его декламировал на школьном вечере самодеятельности. Читал его как клятву, как солдат присягу произносит.

Юра сразу учиться стал старательно, все задания выполнял. Немалое значение имело и то, что он понимал: учительнице нелегко приходится одной обучать ребят четырех классов, да еще нет учебников, никаких школьных пособий. Юра всегда был добрым, отзывчивым. Вот он и стремился не расстраивать учительницу, и мне поменьше доставлять беспокойства. Ведь в семье у нас жила тревога за судьбу Валентина и Зои. Каждый из нас, Гагариных, сдерживал себя. Алексей Иванович, Юра, Бориска старались не говорить о горе. Да и я дома держалась. Только по дороге на ферму, в поле, когда вокруг никого не было, давала волю слезам.

Через несколько месяцев после освобождения пришла похоронка на моего младшего брата Николая. Он погиб в то время, когда мы были в оккупации, погиб, отвоевывая у врага родную землю. А вскоре пришла другая горестная весть из его семьи, из села Затворова. Подорвался на мине его сынишка, его тоже звали Коля, был он на два года помладше Зои.

Побежала я в Затворово. Хоронили его все оставшиеся в селе жители. Как же все горевали! Страшно, когда умирают дети! Дедушка не дал отнести его на кладбище, схоронил в саду, под окнами избы. Стояла я у могилы, сердце закаменело от горести. Разные мысли всплывали. Говорят, что война своей костлявой, смертельной рукой коснулась каждой советской семьи. Это правда. Подумалось, что у нас-то погубила целый род, никто уж не носит на земле фамилии отца моего Тимофея Матвеевича, путиловского рабочего.

У Сергея, старшего брата, семьи не было, меньший — Николай — погиб, а тут и Колю хороним.

Есть такое выражение: глаза все повыплакала. Оказывается, оно-то буквальное. Скоро я стала замечать, что у меня с глазами творится что-то неладное.

Обычно женщины наши просили меня читать газеты, журналы, которые доставляли к нам на ферму, в бригады. Говорили:

— У тебя, Нюра, лучше всех получается, ты с выражением читаешь.