Слово — письмо — литература

Строго говоря, источники поэтической инновации (сфера вне-литературных значений и, более того, бессловесного опыта, «немоты», «смерти слова», а также некондиционной, некодифицированной, неофициальной речи в самых разных планах — язык «несказанного» и «низкого», местного и маргинального, сакрального и инокультурного, относящегося к технике и науке, «быту» и «прозе», неправильного, устаревшего, «непонятного», «неведомого» и т. д.) в книге Голдинга, по очевидным резонам, обстоятельно не рассматриваются. В стороне — что уже ближе к теме и ощущается болезненней — оставлена и взаимосоотнесенная семантика «старого»/«нового» в структуре традиций (как исходная нагрузка вводимых в канон элементов с их «историческим шлейфом» — промежуточными и откладывающимися в смысловой конструкции образца переозначениями-перетолкованиями, так и напряженные, нередко конфликтные значения уже внутри самого канона). Думаю, это сужает возможности увидеть определяющую и неустранимую (хотя, быть может, слабей различаемую изнутри канонизирующего сообщества и сознания) проблематичность канона в литературе и искусстве вообще — его или, верней, их многосоставность, разноэтажность, «внутреннюю» драматичность (гетерогенность, о которой с разных сторон писали в XX в. Элиот, Мачадо, Пас, Бонфуа) и в конечном счете динамизм, ту энергетику и логику движения, без которых никакая «внешняя» динамика была бы попросту невозможной, а попытки воздействия — безрезультатными.

Подобная постановка задачи и стоящее за ней «стереоскопическое» видение требуют, как представляется, уже собственно социологической и историко-социологической коррекции. Тут нужна проработка проблем структуры и динамики как поэтической, так и интерпретаторской роли (социального авторитета, статуса, престижа, культурной маски, их идейных и символических ресурсов, систем поддержки и трансляции), а также типологического анализа самих понятий «группы», «сообщества», «института», которые опять-таки вряд ли везде и всюду остаются раз и навсегда равными себе. Алан Голдинг делает здесь свою, и серьезную, часть квалифицированной работы со стороны истории литературы и теорий ее интерпретации. Но это, конечно, только часть.

Тем заметней, насколько — в сравнении, скажем, с нашей отечественной сегодняшней практикой — такая филологическая повседневность в самом ее, казалось бы, приземленно-эмпирическом варианте уже учитывает социологический подход к литературе, проблематику и оптику социологии. И, конечно же, не может не впечатлить своими масштабами база проделанного Голдингом труда, толща систематически наработанного — добытого, препарированного, осмысленного, упакованного — его коллегами ранее. (Объем, ресурсы, авторитет, наконец, продуктивная энергия и репродуктивная сила стоящего за этим американского академического сообщества, надо думать, задают, кроме всего прочего, совершенно особое самоощущение исследователя.)

Вот лишь два примера. Даже если судить только по примечаниям и библиографии в книге А. Голдинга, за три с половиной десятка последних лет (1960–1995) в США вышло не менее тридцати университетских антологий современной американской поэзии (каждая не раз и не два отрецензирована в прессе, разобрана в обзорных статьях коллег и обобщающих книгах по текущей литературной истории, которых за это время тоже опубликован не один десяток); о степени изданности всех сколь-нибудь заметных поэтических персоналий и течений тех же недавних лет вплоть до 1980-х (которые — уже история!), полных собраний их стихов, прозы, переписки, критических откликов о них, посвященных им сборников и монографий и т. п. говорить не стану: слишком хорошо помню печатные судьбы старших, своих сверстников, следующего поколения у нас, — тяжело. Положение с «малым литературным журналом» в Америке подытожено на конец 1970-х гг. в тысячестраничной «документальной истории» этого главного органа групповых самоопределений и литературной инновации, составленной Э. Андерсоном и Э. Кинси (1978, впрочем, аналогичные издания были и до, и после): по их данным, скажем, в 1952 г. на английском языке выходило «только» 182 таких издания. «Взрыв» этого типа журналов начался в горячих 1960-х, и, например, в 1987 г. их уже только в Америке (видимо, по ужасающей ее «масскультурности») зарегистрировано 5000. Кстати, следят за ними, систематизируют их и оповещают о них публику прежде всего университетские библиотекари — есть в «бездуховном» американском обществе такая в высшей степени авторитетная, высокооплачиваемая и престижная роль. Объединяющим коллективные усилия фокусом инновационной работы в культуре, познании, словесности может быть, как еще раз убеждаешься на примере книги Алана Голдинга, лишь страстный, всепоглощающий, но не человекоядный интерес к современности. Ни импортировать, ни подделать его нельзя. А заслоняться от окружающего самопальными цацка-ми былого величия пора бы уж, кажется, оставить.

1996