Слово — письмо — литература

Первая выдвигается традиционалистски ориентированными группами культурных законодателей. В процессе дифференциации статусно-иерархического общества на Западе (такова, например, позиция «критиков культуры», cultural critics, от М. Арнолда до Т. С. Элиота в Англии) или — как в нашем, советском случае — в ситуации распада огосударствленно-дефицитарного общества, его «закрытых» прежде подсистем и образов действия (в частности, искусства) они пытаются удержать высшие позиции в социуме и основывают эти свои претензии прежде всего на привилегированном владении культурой[350]. Подобного рода действия обычно следуют за быстро разворачивающимися процессами модернизации, ее важнейшими фазами и поворотными пунктами. Прежде всего это относится к урбанистической, коммуникативной и образовательной «революциям», резко расширяющим доступ к высоким культурным образцам, ускоряющим процессы формирования новых общественных групп, увеличивающим социальную мобильность и символические ресурсы вновь рекрутированных контингентов, процессы культурного взаимодействия, обмена, конкуренции между ними, смены лидирующих групп.

Радикалистская трактовка «массового» как продукта некритической манипуляции сознанием среднего человека со стороны политической и финансовой власти, поддержанной в этом обслуживающим ее культурным истеблишментом, характерна, напротив, для поднимающихся, но задержанных, оттесняемых и даже маргинализованных в своем движении культурных групп. Подобная позиция (нередко — резко полемическая по отношению к укрепляющимся в обществе правым силам и идеям) развита, например, в культур-философской публицистике франкфуртской школы, эссеистике Реймонда Уильямса в Англии, известных сборниках-манифестах леворадикальной американской интеллигенции 1950–1960-х гг. «Массовая культура» и «Пересмотренная массовая культура», «Одинокой толпе» Рисмена и «Одномерном человеке» Маркузе, выступлениях «левых» во Франции 1960–1970-х.

Более аналитический подход видит в массовом поведении лишь один, пусть наиболее общий, уровень (или план) социальных отношений, а в массовой культуре — своеобразный механизм социального взаимодействия в ряду других. Функция этого механизма — обеспечивать равнодоступность образцов, относящихся к базовым для данного сообщества нормативным значениям социального порядка, конфигурациям социальных позиций, символам общепринятых ценностей и в этом смысле осуществлять символическую интеграцию социального целого. Собственно говоря, равнодоступность образцов подобного уровня и типа (в том числе — понятность их семантики) как раз и выступает в данном случае выражением их общепринятости. А уже технически, инструментально она обеспечивается единовременным действием наиболее мощных средств массовой коммуникации (прессы, литературы, радио, позже — телевидения) — тиражированием этих образцов на самую широкую аудиторию.

Массовая культура как репродуктивная система: антропологический образец и его воспроизводство

Семантика, разворачиваемая и тиражируемая в современных отечественных условиях наиболее популярными образцами массовой культуры, и в частности, литературы, за последнее время не раз анализировалась[351]. Мне бы хотелось сосредоточиться сейчас на другом — увидеть в исторически сложившихся формах массовой культуры особый тип организации и репродукции культурных значений, т. е. представить культуру, ее уровни, по способам воспроизводства образцов и значений (в аналитических целях как бы приравнять культуру к репродукции культуры). И прежде всего уточнить социологический смысл самой этой одновременности обращения к широкому зрителю, слушателю, читателю — функциональное значение массовости коммуникативных каналов, которые опознаются и признаются реципиентами именно в этом своем качестве. (В современной теоретической лингвистике эта проблематика фигурирует как «присвоение языка в акте коммуникации».) Среди стоящих за массовостью и вполне внятных для реципиента массмедиа «коммуникативных априори» выделю для своих задач лишь две характеристики.

Первая — это позитивная и направленная адресация сообщения любому, но как бы исключительно и только ему: «Никому другому, одному тебе», — как бы говорят потребителю, заинтересованно приглашая его — самого нужного, самого важного! — включиться, откликнуться, попробовать. Вторая — факт известности, узнаваемости этого сообщения для реципиента: «Ты это знаешь, всегда знал, тут нет для тебя ничего чужого, пугающего и непонятного», — как бы предупреждают реципиента, утверждая его этим как существо знающее, понимающее, полноценное.