Слово после казни

Началась сверка номеров с документами. Лагерные писари ходили вдоль шеренг со списками и стандартными сопроводительными карточками. Карточки были из твердой бумаги, имели квадратную форму, приблизительно двенадцать на двенадцать сантиметров. В них заносились основные демографические данные и перечень «преступлений», совершенных узником

перед немецким государством. На моей карточке с левого нижнего уголка до верхнего правого, по диагонали шла широкая красная полоса, на которой черной краской было напечатано: «Цурюк керен ист унервунш»*. Сверяя мой номер с карточкой, писарь и эсэсовец с удивлением и недоверием рассматривали меня: им не верилось, что такой истощенный и слабосильный подросток с забинтованными руками мог столько раз бежать из лагерей.

*Возвращение нежелательно (нем.).

Не успели еще закончить проверку, а в лагерь уже въезжали десять крытых грузовиков и десять мотоциклов с колясками, на которых были установлены пулеметы. Когда нас загоняли в кузов, я умышленно замешкался. И хотя это стоило мне двух ударов прикладом в спину, я своего добился — залез в машину одним из последних. Пустился на эту хитрость я для того, чтобы рассматривать окружающую местность, хотя бы в дороге увидеть белый свет.

— Хуже не будет,— сказал один из заключенных.

— Будет хуже,— возразил другой.

Впоследствии я часто вспоминал эти слова, даже тон, каким они были сказаны...

Девять автомашин быстро заполнили живыми узниками. В десятую, как дрова, складывали трупы, тщательно сверив номера с сопроводительными карточками. Гитлеровцы ни во что не ставили жизнь заключенного. Убить развлечения ради считалось делом обыкновенным и ненаказуемым. Между тем к мертвым всегда сохранялось особое внимание. Бухгалтерия смерти велась на высшем уровне.

Но вот колонна выехала за ворота, и, придерживаясь определенных интервалов, машины свернули на шоссе.

Возвращение нежелательно (нем.).

В последний раз мелькнула ржавая колючая проволока Мысловицкого лагеря смерти, сторожевые вышки, виселица, деревянные бараки и каменные блоки, а среди них и четвертый блок, где остались

мои друзья...

По обочинам дороги раскинулась волнистая равнина, которая так напоминала милую моему сердцу Украину. Я отдал бы остаток своей искалеченной жизни только за то, чтобы походить по этому приволью, а потом лечь навзничь лицом к солнцу в душистые травы и смотреть, смотреть в бездонную небесную синь.

ОСВЕНЦИМ

Глава 1

Дорогу преградил полосатый шлагбаум. Из камуфлированной сторожевой будки вышла группа военных в зеленых мундирах. Приглядевшись, я увидел на фуражках эмблему смерти: череп и скрещенные кости, положенные крестом, в правой петлице ворота — две змеящиеся молнии, слева — серебряные или золотые кубики*. Не оставалось сомнений — это были эсэсовцы, одетые, правда, не в свою обычную черную форму.

* Золотые кубики в войсках СС носили только офицеры.

Они тщательно проверили документы у начальника конвоя, осмотрели кузовы автомашин, пересчитали узников и только после этого открыли путь.

Машины сбавили скорость. По обочинам кустилось мелколесье, преимущественно сосны и ели. Вдоль дороги и в глубине жиденького перелеска то и дело встречались словно повисшие в воздухе сторожевые вышки с часовыми. Что же это за лагерь и сколько в нем заключенных, если уже на подступах к нему создана такая мощная заградительная полоса? Еще больше я удивился, увидев на лесной поляне человек сто узников в полосатых робах. Окруженные автоматчиками, они разгружали военные машины, ворочая большие деревянные ящики, выкрашенные в зеленый Цвет. Неподалеку, в стороне, эсэсовцы распаковывали их и минировали местность.

Мы миновали три заградительные зоны и столько же контрольно-пропускных пунктов, на каждом из которых колонну останавливали и проверяли. Но вот мелколесье сменили болота. По сторонам дороги, как муравьи в муравейнике, копошились тысячи людей в полосатых арестантских робах. По колено в трясине, не разгибаясь, они рыли канавы. Под жалким тряпьем ходуном ходили острые лопатки. Казалось, что в этом бешеном темпе работают не люди, а скелеты, одетые в робы.

Вдоль канав прохаживались откормленные надсмотрщики с увесистыми дубинками и желтыми повязками на рукавах.

В нескольких местах прямо у дороги лежали сложенные аккуратными штабелями трупы, повернутые лицами вверх. Мертвецкий оскал зубов. Широко открытые стеклянные глаза устремлены в небо. В них в предсмертной судороге словно застыл немой вопрос: «За что?» Мы все притихли, опустив головы.

Колонна остановилась у ворот лагеря. Наши охранники спрыгнули на мостовую. Раздались крики:

— Раус! Аллес вег! Лос! Лос!*

Стояла жгучая июльская жара. В дороге мы ее не ощущали, а тут в лицо повеяло раскаленным жаром. В нос ударил смешанный запах жженой резины, горелого мяса, шерсти. Было ощущение, что в воздухе не осталось кислорода — только гарь и удушающий смрад. Мы растерянно осматривались.

* Вон! Все вон! Быстро! Быстро! (нем.).