Слово после казни

Завывание сирены, установленной на мачте посреди лагерной площади, разносившееся по всей территории лагеря, служило условным сигналом для проведения того или иного мероприятия. Один длинный гудок означал общее построение (обычно на утренний и вечерний аппели, или же в случае, если в каком-нибудь блоке или рабочей команде недосчитывались узников); два коротких извещали о формировании рабочих команд и отправке их на работу. Большей частью такая команда давалась после утреннего аппеля. Короткие частые гудки означали объявление блокшперы. После каждого сигнала команда повторялась еще и голосом. Десятки специальных посыльных бегали по лагерю и во всю мочь выкрикивали ту или иную команду. Ее подхватывали блоковые и капо. Блоковые, которые не желали надрывать свои глотки или же не обладали столь зычным голосом, как, к примеру, наш Бандит, за миску баланды нанимали специальных глашатаев. Такие счастливчики зарабатывали себе харчи луженой глоткой. В каждом блоке и в каждой команде имелись свои крикуны.

Из нашего карантинного, «воспитательного» блока узников на работу не гоняли. Только в отдельных случаях брали пополнение в некоторые команды взамен тех, кто уже окончательно «доходил». Поэтому на утреннем аппеле Пауль держал карантинников в строю до тех пор, пока все рабочие команды выходили за ворота лагеря.

Так было и на этот раз, пока не подбежал мордатый капо Адольф с нарукавной повязкой, на которой было написано «штрафная № 1». Еще издали он закричал: «Пауль! Десять гефтлингов, быстрее!»

Плюгавый Вацек подал команду штрафникам выйти из строя. Меня и еще девятерых узников Адольф погнал на центральный аппельплац, где формировались арбайтскоманды и где уже стояла штрафная команда № 1. По дороге Адольф попотчевал каждого из нас резиновой дубинкой за то, что мы не могли бежать так резво, как ему хотелось.

Аппельплац уже заполнили колонны узников.

— Арбайтскоманды, по порядку номеров на выход шагом марш!— скомандовал рапортфюрер, и сразу все пришло в движение. Оркестр заиграл бравурный марш. К проходной одна за другой двинулись арбайтскоманды. За воротами их принимал конвой и вел на работу.

Освенцимский оркестр — одна из самых непостижимых прихотей гитлеровских изуверов, блажь самого обер-палача Гиммлера. Оркестр состоял из сотни музыкантов-виртуозов, вывезенных в Освенцим из столичных театров оккупированной Европы. Он играл ежедневно, когда арбайтскоманды отправлялись на работу и возвращались с нее, а также во время экзекуций и казней. Музыканты этого оркестра сочинили по заказу Гиммлера уникальную мелодию «Танго смерти», которая очень нравилась шефу гестапо. Исполнялось оно только во время казни и массовых экзекуций.

Музыканты освенцимского оркестра все как один были уничтожены эсэсовцами в последние дни существования лагеря — в январе 1945 года.

Что касается других лагерей, то во многих из них имелись свои оркестры, существовали свои «лагерные гимны» и свои «традиции». Так, например, в Маутхаузене во время казней эсэсовские палачи любили слушать мелодию немецкой песни «Любимая, мы встретились снова».

И вот нас ведут по дороге, по обочинам которой через каждые двести-триста метров лежат сложенные в кучу лопаты, кирки-мотыги, ведра, стоят тачки. Рабочие команды занимали свои места, разбирали инструменты и начинали работу. Нашу команду повели чуть дальше, на участок, где проходила новая дорога, соединявшая Освенцим-I с Биркенау. Мы идем, шатаясь от слабости, поддерживая друг друга. Опущенные плечи, в глазах у каждого сгусток боли. В нашей штрафной колонне, истощенной до последнего предела, был полный интернационал — русские, поляки, чехи, евреи, цыгане, французы, датчане, венгры, югославы, латыши, даже несколько немцев.

Привели нас на заболоченный участок, раздали лопаты, ведра и велели расширять уже выкопанные канавы и рыть новые. Одни стояли в канаве по колено в воде и наполняли ведра, другие носили их, третьи возили тачками песок и щебенку. Неподалеку расположилась эсэсовская охрана, вооруженная автоматами. Непосредственно за работой наблюдали капо и пять форарбайтеров — бандиты один в один. Они, прохаживаясь, резиновыми дубинками подгоняли тех, кто, на их взгляд, работал недостаточно интенсивно и старательно.

Было семь утра. Чавканье болота, ругань и окрики надзирателей, глухие удары резиновых дубинок *, вопли узников рвали утреннюю тишину. Работа еще только началась, а у меня уже ломило спину, и в голове гудело от утомления. Это был бессмысленный первобытно-тяжкий труд, рассчитанный на полное изнурение.