Слово шамана (Змеи крови)

Колдунья поднесла под руку Тирца подшлемник, потом резанула ножом наискось по внутренней стороне предплечья. Русский поморщился, но ничего не сказал. Кровь поструилась по пальцам, часто-часто закапала в шапку. Все терпеливо ждали, опасливо оглядываясь на маячащих на ближних взгорках всадников в алых тегиляях.

Наконец подшлемник наполнился почти до краев. Шаманка протянула своему хозяину тряпочку, которую тот сразу прижал к ране, потом пошла к глиняному уродцу. Ударом ножа пробила ему в груди широкую, глубокую дыру, перешла к голове, прорезала глубже щель рта, что-то туда опустила, замазала. Вернулась к груди, вылила всю кровь в приготовленное отверстие, потом бросила туда же всю шапку и замазала ее глиной.

— Они спешиваются, Менги-нукер.

— Вижу, — кивнул Алги-мурзе русский.

Что же, стрельцы поступали вполне разумно. Какой смысл кидаться в атаку и терять людей в сече, если окруженные в заснеженной степи враги не имеют никаких припасов? Немного терпения, и они сами передохнут от холода и бескормицы. А захотят вырваться из кольца — пусть сами кидаются под свинцовый жребий, напарываются грудью на бердыши, подставляют дурные головы под острую сталь.

Женщина подошла к голове коротконогой глиняной фигуре, присела рядом с тем местом, где должно находиться ухо, прошептала что-то одними губами — и отскочила в сторону. В глиняной куче произошли изменения. Некое странное, невидимое глазу, но ощутимое душой превращение. Появилась та неуловимая разница, которая позволяет отличить снятую с овцы шкуру — от шкуры живой овцы, клык оскалившегося волка — от выпавшего зуба, спину затаившейся куропатки — от мертвого камня.

— Где Девлет-Гирей? — русский затянул тряпицей рану на руке, и указал в сторону выстраивающихся между взгорками, ниже по ручью, стрельцов. — Их нужно отвлечь!

— Халил, Аяз, Таки! — послышался крик. — Разворачивайте свои сотни! На коней!

Оказывается, его услышали. Да и не удивительно: пятьдесят сотен воинов сгрудились вокруг глиняной фигуры — своей последней надежды на спасение. И поэтому ни один из них не шелохнулся, пока русский не ткнул вытянул в сторону голема своим пальцем, и не скомандовал:

— Вставай!

На протяжении нескольких мгновений ничего не происходило. Потом вязкие, истекающие ледяной водой руки приподнялись и разошлись в стороны.

— Ва-алла! — послышались радостные возгласы. Души воинов снова наполнились отвагой, а тела обрели новые силы. Татары устремились к скакунам, твердо зная: еще немного, один хороший натиск, и они победят.

— Вставай, — повторил Тирц, протягивая руки к голему: плоть от плоти, кровь от крови своей. — Вставай!

Глиняный ребенок послушался — перевалился на живот, оперся о землю руками, поднялся на короткие ножки. Остановился, немного склонил голову набок, словно пытаясь осознать происходящие внутри изменения.

— Иди туда, — показал Тирц в сторону обошедшего татар с севера отряда стрельцов. — Убей их всех!

* * *

Между тем, пришедшие из-под Тулы городовые стрельцы неспешно обустраивали бивуак — расседлывали коней, снимали с их спин сумки, отгоняли скакунов в сторону, дабы катыши свои между людей не валились. Дьяк Петр Иванович Шермов вполне резонно полагал, что татары, которых гнали два дня напролет, просто не имеют сил для натиска на свежий отряд, а потому, отрезав степнякам пятью сотнями воинов пути отхода на юг, и еще пятью сотнями оборонив будущий лагерь, спокойно располагался на длительную стоянку.

Мысленно он прикидывал, что еще одна ночевка в холодной степи без костров и еды лишит врагов последних сил, и завтра он сможет взять их хоть голыми руками, продав полонян в Ельце или Донцове, а хана и его мурз самолично доставит пред царские очи.

Однако в те самые мгновения, когда он, самолично отпустив коню подпругу, кинул повод холопу, взял из его рук медную чарку и опрокинул в горло столь приятную на холодке можжевеловую водку, отерши губы бородой, сотники Девлет-бея Халил, Аяз и Таки уже вели телохранителей Гирея в стремительную атаку. Татары не обнажали клинков — они мчались вперед, торопливо опустошая свои колчаны, выбрасывая одну за другой стрелы в сторону ненавистных красных кафтанов.

Стальные наконечники резали толстое сукно, подбитое паклей, ватой и конским волосом, стучали по широким лезвиям бердышей, застревали в длинных полах, иногда вонзались в лица, заставляя людей вскрикивать от боли либо замертво падать в снег. В сотне шагов от ровного стрелецкого строя степняки начали заворачивать коней — но тут кованые стволы пищалей с оглушительным грохотом выплеснули клубы белого дыма и несчетное количество тяжелых свинцовых капель.

Картечь хищно врезалась во взмыленные бока лошадей и человеческие тела — сразу несколько десятков скакунов неожиданно закувыркались по земле, давя своих всадников.

Еще пять или шесть коней не успели перескочить неожиданно возникшее препятствие и тоже слетели с ног. Послышалось жалобное ржание, болезненные крики людей.