Слово Ветра

Прижимая к груди ничего не понимающую Марусю, я в сотый раз умоляю таксиста ехать быстрее, но тот лишь пожимает плечами. Утренние пробки, толпы школьников и непогода сегодня решают за нас.

— Остановите на перекрёстке, пожалуйста!

Поправляю на Руське шапку и протягиваю нужную сумму водителю.

— Мы же не доехали, — ворчит пожилой мужчина, но деньги берёт и тормозит возле светофора.

— Мы срежем по дворам, — голос дрожит от осознания, что на этом самом месте меня всегда высаживал отец, когда подвозил до школы. Центр травматологии находится неподалёку.

У меня нет зонта. Точнее, я про него в спешке даже не вспомнила. А потому беру Марусю на руки и, прикрывая малышку от пронырливых капель дождя, нетерпеливо жду, когда загорится зелёный.

Очередная неудачная насмешка судьбы: сколько раз я спешила по этому перекрёстку подальше от отца, а сейчас боюсь к нему не успеть.

Ловлю себя на мысли, что больше не злюсь. Отчего-то в памяти вспыхивает только хорошее. А его, этого хорошего, на самом деле было не так уж и мало! Каким бы строгим, порой бездушным и безжалостным ни казался отец, понимаю, что всегда его любила. И сейчас люблю! Я просто заблудилась в лабиринте жизни, наивно полагая что права в своём неукротимом гневе. Ошибочно позволила обиде заполонить собой всю себя. Боролась за правду, по факту никому не нужную. И считала отца единственно виноватым сначала в тяжёлой судьбе Савы, а потом в равнодушном бездействии в его поисках.

Я так глубоко увязла в своей ненависти, что забыла о самом главном. Звонок мамы расставил всё по местам. Обида, несколько лет прогрызающая дыры в моём сердце, вмиг испарилась. А её место занял страх. Безотчётный. Удушающий. Одно дело — вычеркнуть человека из своей жизни. Совсем другое — остаться в этой жизни без него.

Бегу по лужам, не чувствуя сырости, и молю небеса о спасении. Хочу верить, что всё обойдётся, а папа ещё не раз подбросит меня до перекрёстка.

Но мои надежды таят на глазах, когда у дверей реанимации встречаюсь с потерянным взглядом матери. Таким пустым и обречённым, что сердце пропускает удар, а леденящая душу дрожь мгновенно сковывает тело. Я впервые вижу маму такой: без макияжа и укладки, в помятой блузке и без каблуков. Мне кажется, она постарела. Резко. Сильно. Но самое страшное, она не верит, что отцу хватит сил вернуться.

— Как он? — мне впервые дико хочется обнять мать, но на моих руках сидит Маруська.

— Без изменений, — мама отвечает бесцветным голосом и, сжав на груди трясущиеся руки, подходит к окну.

А я на расстоянии ощущаю её боль и окончательно посылаю к чёрту все обиды. На мобильном включаю мультики и прошу Марусю немного посидеть в уголке. Малышка кивает. В крохотных ладошках стискивает плюшевого зайца, которого повсюду таскает с собой, и делает вид, что с интересом смотрит на экран. А сама волнуется не меньше моего и боится незнакомого места, моей матери, да и, что греха таить, моих слёз. И всё же Руся стойко держится и даже не хнычет. Маленькая, но такая сильная и закалённая жизнью, она сейчас отчего-то напоминает мне Ветра в юности.

Целую кроху в лохматую макушку. Сегодня, к сожалению, мне было не до причёсок. А потом подхожу к матери. Обнимаю ту за плечи. Носом утыкаюсь в белоснежный воротничок, пропитанный ароматом знакомых духов, и даже не пытаюсь скрыть слёз.

— Он справится! — уверяю не маму — себя.

Глупо, конечно, но мне тоже сейчас нужна поддержка. Тихие объятия и слова надежды. Но мама не спешит на помощь. Напротив, небрежно дёрнув плечом, она отходит от меня. Её обида никуда не делась. А может быть, стала только сильнее.

— Что произошло, мам?

Стою на месте, безвольно опустив руки по швам. Я понятия не имею, о чём принято говорить в подобных ситуациях, но чувствую, что не могу молчать. В отличие от мамы.

— Прошу, поговори со мной! — голос срывается от слёз, колом застрявших в горле. — Пожалуйста!

Мама всхлипывает и качает головой. В сером свете дождливой осени её сгорбленный силуэт видится мне чересчур хрупким и сломленным. Понимаю, что ей не хочется вспоминать, но я должна знать…

— Я ему говорила: не лезь! — сквозь минуты молчания, хрипит мать и снова содрогается в немом плаче. — А он… он сказал, что не простит себе, если снова струсит…

— Мама…

Наплевав на гордость, подбегаю ближе. С силой сжимаю тонкие плечи. Такие слабые и податливые, что не на шутку становится страшно.

— Пожар начался вчера вечером во втором цехе, — на одном дыхании бормочет мама. — Отцу сразу позвонили. Вызвали пожарных. Поначалу казалось, что всё под контролем. Рабочих эвакуировали, огонь локализовали.

Сквозь слезы и глухие стенания мать говорит всё тише и тише.

— Пожарные и сами не понимают, как пламя перекинулось на административное здание. А оно, сама знаешь, старое уже. Перекрытия ни к чёрту.

В голове шумит так, словно все паромы мира враз загудели. Я с трудом разбираю слова матери. Почти не слышу, как она ворчит на пожарных и проклинает легкомыслие отца, за каким-то лешим, так некстати заглянувшего к себе в кабинет.

— Мам! — шепчу, когда родной голос обессиленно смолкает. — Папа поправится? Правда?