Слово Ветра

От невесёлых мыслей меня отвлекает смех. Он доносится через приоткрытое окно с улицы и невольно заставляет улыбнуться. Внизу, во дворе замечаю нескольких ребятишек чуть постарше Маруськи, по всей видимости, играющих в прятки. Шумные и задорные – они умело растворяются в счастливом моменте, которые в этих стенах можно пересчитать по пальцам.

— Простите, вы мне не поможете? — запыхавшийся мужской голос вынуждает обернуться.

Метрах в пяти от меня стоит полноватый молодой человек в синем рабочем комбинезоне и чёрной кепке, надетой задом наперёд на копну огненно-рыжих волос. В руках он из последних сил удерживает огромный стенд, откровенно перегораживающий своими габаритами обзор. И всё же на круглом, как масленый блин, лице незнакомца мне удаётся разглядеть добродушную улыбку.

— Помните, как в старом добром фильме, — усмехается парень и неловко делает шаг в мою сторону. — Я уже битый час ношу доску почёта с этажа на этаж и беспрестанно спрашиваю: «Куда ставить-то?» А мне в ответ…

Шумная одышка не позволяет молодому человеку договорить.

— «Да погоди ты», — спешу закончить фразу, и мы оба смеёмся.

Я помогаю незнакомцу аккуратно привалить стенд к стене возле кабинета администрации, и пока Рыжик отряхивает брючины, с неподдельным интересом разглядываю содержимое доски почёта: портреты лучших педагогов, всевозможные дипломы и несколько общих фотографий выпускников.

— Вы здесь работаете? — спрашиваю первое, что приходит на ум. А осознав неуместность вопроса, тут же добавляю: — Ну, конечно!

— Да, — улыбаясь кивает толстяк и, смахнув со лба проступившие капельки пота, протягивает руку: — Я Костя. Новый завхоз.

— А старого куда дели? — ещё несколько лет назад я брезгливо бы сморщила носик, а сейчас без тени сомнения пожимаю влажную ладонь паренька.

— Съели! — заговорщицки шепчет молодой завхоз, со знанием дела поглаживая выдающийся живот, а потом смеясь поясняет: — На пенсию старый хрыч ушёл. Слава тебе, Господи! Сколько он крови всем тут попил…

Мой слегка недоумённый взгляд совершенно точно толкуется Рыжиком:

— Да-да, я ж здешний. С рождения тут…

Пока уголки моих губ невольно ползут вниз, а сердце получает новую порцию въедливой печали, толстяк суетливо подбегает ближе к стенду и отыскав взглядом нужную фотографию, не без гордости приглашает меня на неё взглянуть.

— Вот! Мой выпуск! А вот, кстати, и Демьяныч. Ну, завхоз наш бывший. А это Нина. Она кулинарный закончила. Сашка сразу в армию ушёл. А Миха, скорострел, тут и женился. Сейчас на заводе работает и сына растит.

Бегаю взглядом по незнакомым лицам и случайно натыкаюсь в углу на дату, когда был сделан снимок.

— Здесь не все! — непроизвольно срывается с губ. Дышу почище толстяка: шумно и рвано. С трудом держусь, чтобы не выдать своего волнения, но Костя все чувствует.

— Не все…, — чуть дольше допустимого задерживает на мне взгляд и, как и я, перестаёт улыбаться. — Двоих не хватает, верно.

И всё же волнение берёт верх: я так долго искала Саву, что от близкой разгадки его исчезновения подкашиваются ноги.

— И где же они? — с какой-то нездоровой надеждой смотрю на Рыжика. По выражению его лица вижу, что он знает ответ, но в последнюю секунду переводит тему.

— А вы к нам какими судьбами?

Из нагрудного кармана паренёк достаёт гвозди, откуда-то из штанин — небольшой молоток, и прикидывая, куда лучше всего повесить стенд, отходит от меня.

— Я? — сердце до боли бьётся о рёбра, заглушая своим громыханием мой собственный голос.

Я столько лет искала ответы, и сейчас, когда они так близко, я с трудом могу думать о чём-либо другом. И всё же не хочу показаться завхозу одержимой девахой, с бешеным напором требующей правды. Я не могу, не имею права всё испортить. Опека над малышкой и так висит на волоске. Поэтому беру себя в руки и даже натягиваю на дрожащие губы улыбку.

— Я… точнее, мы с мужем хотим Марусю Колокольцеву домой забрать.

— А слышу! — смеётся толстяк, подбородком указывая на дверь заведующей. — Ольга рвёт и мечет?

Непонимающе смотрю на парня.

— Простите, привычка. Ольга Владимировна, конечно. Это она вашего мужа отчитывает, как мальчишку?

— Ну да.

— Маруся у нас девочка особенная, — рукавом Костя промокает со лба очередные капельки пота. — Ласковая, как солнышко, и очень умная. Вы не слушайте никого, кто говорит иначе.

Парень переводит на меня взгляд. Смотрит задумчиво, словно мысли наперёд читает. Видит, как слёзы блестят в моих глазах, и грустно так улыбается, что всё внутри сворачивается в комок.

— Легче всего повесить ярмо инвалида на ребёнка, – продолжает Костя. — Сложнее попытаться помочь. Маруське бы любви чуток, да немного внимания. Впрочем, как и всем здесь…

— Нам её не отдают, — голос сипит как простуженный.

— Не удивительно, — хмыкает завхоз и начинает нервно, с толикой злобы вколачивать в стену гвоздь. И дело не в том, гвоздь не поддаётся или парню не хватает сил. Здесь что-то другое. Более личное. Горькое. Больное.

Уже в следующее мгновение Костя отбрасывает в сторону изогнувшийся гвоздь и оперевшись о стену массивными ладонями, смотрит на меня.