Словоплёт

— Хорошо, — помолчав согласилась Шана. — Это будет сложно объяснить, ведь многое изменилось, но я постараюсь. В Сарандане много камней, металла, древесины, но с едой были проблемы — мы жили в основном за счёт торговли с соседними странами, и очень многие вещи в жизни ша были строго определены ещё задолго до нашего рождения. Охранять торговые пути. Охранять шахты. Охранять границы. Беречь еду, беречь воду. Беречь тех, кто может работать и приносить пользу. В нашем мире нельзя было быть самому по себе. И самым страшным бичом были твари. Они приходили и сжирали всех овец на пастбище. Или приходили и вырезали всех жителей хутора — им ведь без разницы кого есть. Не знаю как у соседей, но в Сарандане развернулась настоящая битва за пропитание. Для нас поначалу твари были чем-то вроде горных хищников. Они жрали нас, мы отбивались. Постепенно придумывали разные трюки, новые уловки, но и твари становились хитрее. Они оказались не просто волками или медведями, но кое-чем похуже. Из поколения в поколение знания накапливались, методы оттачивались. В конце концов чтобы постигнуть весь набор умений, всю глубину учения, сил простых обывателей перестало хватать, выделились особые умельцы, которые занимались только битвами. Так появились не просто ша, но ши. Шанаши. Охотники. Маги-воины, чьей задачей было охранять, защищать. Уничтожать тварей, хранить границы, преследовать разбойников. Ты мог быть сильным ша, но при этом никогда не стать шанаши. Наша магия росла, но у неё было много применений. Причём магия ша — ужасно медлительная штука, а на поле боя единственный миг может быть тем, что отделяет тебя от смерти. Чаще всего словоплёты становились воинами — они были самыми быстрыми магами ша, — наконец, продолжила она. — Если ты родился словоплётом, то все ждали, что ты станешь шанаши. Не было даже возможности заняться чем-то другим.

Шана замолчала, размышляя. То ли за прошедшие годы она успела подзабыть подробности, то ли ей просто было тяжело рассказывать о своём прошлом.

— А откуда взялись тарденцы? — Не выдержала Сантинали, когда молчание уж слишком затянулось.