«Сложно быть гением среди козявок». Сборник остроумных высказываний

* * *

В общем, «жизнь бьет ключом по голове» – так писала восхитительная Тэффи.

* * *

Сказано: сострадание – это страшная, необузданная страсть, которую испытывают немногие. Покарал меня Бог таким недугом.

* * *

Перечитываю уход Толстого у Бунина… «Место нечистоты есть дом». Так говорил Будда.

После того как все домработницы пошли в артистки, вспоминаю Будду ежесекундно!

* * *

Раневская возвращается с гастролей. Разговор в купе. Одна говорит: «Вот вернусь домой и во всем признаюсь мужу». Вторая: «Ну ты и смелая». Третья: «Ну ты и глупая». Раневская: «Ну у тебя и память».

* * *

…Сейчас, когда так мало осталось времени, перечитываю всё лучшее и конечно же «Войну и мир». А войны были, есть и будут. Подлое человечество подтерлось гениальной этой книгой, наплевало на нее.

* * *

«Просящему дай». Евангелие. А что значит отдавать и не просящему? Даже то, что нужно самому?

* * *

Писать надо только тогда, когда каждый раз, обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса (Толстой).

* * *

Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна и кухней, и обслуживанием.

– Позовите директора, – сказала она, расплатившись.

А когда тот пришел, предложила ему обняться.

– Что такое? – смутился тот.

– Обнимите меня, повторила Фаина Георгиевна.

– Но зачем?

– На прощание. Больше Вы меня здесь не увидите.

* * *

80 лет – степень наслаждения и восторга Толстым. Сегодня я верю только Толстому. Я вижу его глазами. Всё это было с ним. Больше отца он мне дорог, как небо. Как князь Андрей. Я смотрю в небо и бываю очень печальна.

Чем затруднительнее положение, тем меньше надо действовать (Толстой).

* * *

Из Парижа привезли всю Тэффи. Книг 20 прочитала. Чудо, умница.

Перечитываю Бабеля в сотый раз и всё больше и больше изумляюсь этому чуду убиенному.

* * *

…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.

* * *

К биографии предлагаемых ей кур Раневская была небезразлична. Как-то в ресторане ей подали цыпленка табака. Фаина Георгиевна отодвинула тарелку:

– Не буду есть. У него такой вид, как будто его сейчас будут любить.

* * *

Странно – абсолютно лишенная (тени) религиозной, я люблю до страсти религиозную музыку. Гендель, Глюк, Бах!

* * *

Невоспитанность в зрелости говорит об отсутствии сердца.

* * *

Усвоить психологию импровизирующего актера – значит найти себя как художника". М. Чехов. Следую его заветам.

* * *

В Доме творчества кинематографистов в Репино под Ленинградом Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей было не так.

Обедала она обычно в соседнем Доме композиторов, с друзьями, а кинематографическую столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на аборт».

* * *

Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени (Гете).

И я с ним заодно. Раневская.

* * *

Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, может быть, потому мало хорошего в театре.

* * *

Сняли на телевидении. Я в ужасе: хлопочу мордой. Надо теперь учиться заново, как не надо.

* * *

Раневская изобрела новое средство от бессонницы и делится с Риной Зеленой:

– Надо считать до трех. Максимум – до полчетвертого.

* * *

…Торговали душой, как пуговицами.

* * *

У моей знакомой две сослуживицы: Венера Пантелеевна Солдатова и Правда Николаевна Шаркун.

А еще: Аврора Крейсер.

* * *

«Успех» – глупо мне, умной, ему радоваться. Я не знала успеха у себя самой… Одной рукой щупает пульс, другой – играет…

* * *

Деньги мешают и когда их нет, и когда они есть.

* * *

Я была летом в Алма-Ате. Мы гуляли по ночам с Эйзенштейном. Горы вокруг. Спросила: «У Вас нет такого ощущения, что мы на небе?»

Он сказал: «Да. Когда я был в Швейцарии, то чувствовал то же самое». – «Мы так высоко, что мне Бога хочется схватить за бороду». Он рассмеялся…

Мы были дружны. Эйзенштейна мучило окружение. Его мучили козявки. Очень тяжело быть гением среди козявок.

* * *

У всех есть «приятельницы», у меня их нет и не может быть. Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я.

* * *

…Поняла, в чем мое несчастье: я, скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая дура» – не лажу с бытом!

* * *

…Живу в грязном дворе, грохот от ящиков, грязь. Под моим окном перевалочный пункт, шум с утра до ночи.

Куда деваться летом? Некому помочь.

* * *

Среди моих бумаг нет ничего, что бы напоминало денежные знаки.

Долгов – две с чем-то тысячи в новых деньгах. Ужас, – одна надежда на скорую смерть.

* * *

«То, что писатель хочет выразить, он должен не говорить, а писать» (Э. Хемингуэй).

То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров. Я так считаю.

* * *

Прислали на чтение две пьесы. Одна называлась «Витаминчик», другая – «Куда смотрит милиция?». Потом было объяснение с автором, и, выслушав меня, он грустно сказал: «Я вижу, что юмор Вам недоступен».

* * *

Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в его дикарей.

* * *

В старости главное чувство достоинства, а его меня лишили.

* * *