Случай

Это была высокая светлокожая девушка, с хорошей фигурой и светло-каштановыми волосами, которые никакие средства не могли сделать пышными. Она была похожа на старательную школьницу: высоко поднятая голова, аккуратный круглый подбородок, широкий тонкогубый рот, вздернутый нос, живые глаза. Лоб ее всегда краснел от напряжения или усердия. Профессора восхищались ею, они были признательны всем, кто в те дни изучал древние языки, а особенно таким одаренным студентам, как она. Но, в то же время, они переживали за нее. Сложность заключалась в том, что она была женщиной. Если она выйдет замуж, а это вполне может произойти (ведь она довольно привлекательна и для стипендиатки, и вообще для девушки), то все ее и их усилия пропадут даром. А если она не выйдет замуж, то скорей всего превратится в унылую и замкнутую тетку, все время уступающую служебную лестницу мужчинам (ведь им это нужнее, им надо содержать свои семьи). Она не сможет отстоять странность своего выбора классической филологии в качестве профессии, смириться с тем, что люди воспринимают ее как абсолютно ненужную и скучную, и не обращать внимания на чужое мнение, как это делают мужчины. Странные решения — мужская привилегия, большинство из них без труда найдут женщин, которые будут рады выйти замуж за них. А наоборот не получается.

Когда пришло предложение поработать в школе, профессора убедили ее принять его. Здорово! Проветрись немного. Посмотри на настоящую жизнь!

Джулиет воспользовалась советом, хотя ей было неприятно, что сами советчики не производили впечатления жаждущих столкнуться с этой самой настоящей жизнью. В городе, где она выросла, такой ум как у нее часто считался сродни хромоте или шестому пальцу. Люди сразу замечали любой ее недостаток: она не умела шить на машинке, не могла красиво упаковать сверток и не замечала, что из-под платья торчит комбинация. Что из нее вырастет — это еще вопрос!

Этот вопрос приходил на ум даже ее родителям, которые гордились ею. Мать хотела, чтобы она стала знаменитой, поэтому учила ее кататься на коньках и играть на пианино. Джулиет занималась этим неохотно и без особых успехов. Отец же просто хотел, чтобы она нашла свое место в жизни.

— Надо найти свое место, — говорил ей отец. — А то люди превратят твою жизнь в ад.

Почему-то в расчет не бралось то, что и он сам, и особенно мать Джулиет были не очень-то на своем месте и при этом не бедствовали. Возможно, он сомневался, что Джулиет повезет так же, как им.

— Я уже нашла, — сказала Джулиет, отправляясь в колледж. — Факультету древних языков я как раз подхожу. И у меня все замечательно.

Но в колледже она услышала то же самое предостережение от учителей, которые, казалось, ценили и радовались тому, что она училась у них. Но их радость не скрывала их тревоги.

— Оглянись, посмотри на мир, — говорили они, как будто до этого она была вообще неизвестно где.

И все-таки, в поезде он была счастлива.

«Тайга», — думала она. Она не знала, правильное ли это слово, чтобы назвать пейзаж за окном. Подсознательно она представляла себя девушкой из русского романа, которая ехала по незнакомым, пугающим, но возбуждающим интерес местам, где по ночам выли волки, а она могла встретить свою судьбу. Ее не волновало, что в русском романе эта судьба могла оказаться безотрадной или трагической, а может и той и другой одновременно.

Во всяком случае, личное счастье не было ее целью. Что действительно манило и очаровывало ее в эту минуту, так это покой, монотонность, небрежность и презрение к гармонии, которые царили на неровной поверхности докембрийского щита.

Вдруг краем глаза она заметила надвигающуюся тень, а затем и приближавшуюся мужскую ногу.

— Здесь занято?

Конечно, нет. Что еще она могла сказать?

Мокасины с кисточками, коричневые слаксы, желто-коричневый клетчатый пиджак с темно-красными полосками, синяя рубашка, кирпичный галстук с голубыми и золотыми искорками. Все новенькое, и все, кроме туфель, казалось немного великовато, как будто тело чуть усохло после покупки.

Ему было около пятидесяти, пряди золотисто-каштановых волос прилипли к лысине (Неужели он их красил! кто же красит такие прядки?!) Его брови были темнее и рыжее, и торчали кустами. Кожа на лице бугристая и плотная, как поверхность скисшего молока.

Был ли он уродлив? Конечно, был. Он был некрасив. Но такими, по ее мнению, были почти все мужчины его возраста. Хотя впоследствии, она не сказала бы, что он был уж очень уродлив.

Его брови поднялись, светлые бегающие глаза расширились, как будто в предвкушении веселья. Он устроился напротив нее.

— Немного увидишь отсюда, — сказал он.

— Да, — она уткнулась в книгу.

— Да, — сказал он, будто все складывалось очень удачно. — Куда вы едете?

— В Ванкувер.

— Я тоже. Через всю страну. По дороге можно все рассмотреть, правда?

— Да.

Но он упорно продолжал:

— Вы тоже сели в Торонто?

— Да.

— Я сам из Торонто, прожил там всю жизнь. Вы тоже там живете?