Случай Эренбурга

Впрочем, нет. Кое-что насчет этого моего тогдашнего знания я сейчас все-таки вспомнил.

Однажды (году в 48-м или в 49-м) в «Правде» появился какой-то очередной «основополагающий» партийный документ: он занял целую газетную полосу, и по всему было видно, что ему придается необыкновенно важное значение.

Обычно под такими документами стояли две подписи: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА» — и «СОВЕТ МИНИСТРОВ СОЮЗА СССР».

В некоторых случаях, когда документ был сугубо партийный, ограничивались только одной, первой подписью. Так, очевидно, дело обстояло и на этот раз.

Но на этот раз подпись была какая-то странная.

Под документом исключительной (а в этом не могло быть никаких сомнений) важности — в виде подписи — стояло одно короткое слова: «Цека».

Все думали и гадали, что бы это могло значить.

С чисто провокационными целями я задал этот вопрос нашей институтской преподавательнице марксизма-ленинизма Славе Владимировне Щириной. Она в ответ стала плести что-то невразумительное. Так, мол, иногда подписывались давние партийные документы. И вот теперь, наверное, хотят возродить эту старую партийную традицию.

На самом деле ни в каких объяснениях на этот счет я тогда не нуждался. Мне (и не мне одному, конечно) было совершенно ясно, что, когда Сталину дали на подпись этот — составленный, разумеется, по его указанию — документ, он механически подписал его именно вот так: «Цека». И никто не решился спросить у него, следует ли эту подпись развернуть в полное, официальное наименование высшей партийной инстанции или ограничиться аббревиатурой. Трясясь от страха и так и не решившись обратиться к богу за разъяснениями, воспроизвели в точности ту маловразумительную подпись, которую бог соизволил собственноручно начертать.

Это было, как я уже сказал, году в 48-м. Но и в 52-м всеми своими потрохами я ощущал, что НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. Как бы ни именовали Сталина в партийных документах — генеральным секретарем или просто секретарем, он продолжал оставаться тем, кем был, — вот этим самым всесильным, полновластным «Цека». Он один — до последнего своего вздоха — олицетворял всю партийную иерархию, всю структуру высшей государственной власти.

ВДРУГ ВСПОМНИЛОСЬ

Я уже говорил, что, когда я пришел работать в «Литературную газету», главным редактором ее был Сергей Сергеевич Смирнов. А Валерий Алексеевич Косолапов был его замом.

Но Сергей Сергеевич довольно скоро покинул свой пост, и Косолапов занял его место.

Превратившись из зама в главного, Валерий Алексеевич не изменил своим привычкам. Он не только осуществлял, так сказать, общее руководство, но и по-прежнему тянул свой старый воз: вел — в очередь со своими замами — очередной номер, внимательно вчитывался в каждый материал, не пропуская ни одной, даже самой коротенькой информашки, тщательно, по-корректорски вычитывал гранки, неизменно вылавливая какую-нибудь — всеми, кроме него, пропущенную — ошибку, и никогда не покидал своего рабочего места, не прочитав и не подписав последние контрольные полосы (так называемый «пресс»), А поскольку этот самый «пресс» частенько задерживался, Валерию Алексеевичу то и дело приходилось засиживаться в своем рабочем кабинете допоздна, до самой глубокой ночи. И вместе с ним в эти ночные часы сидел кто-нибудь из нас — рядовых сотрудников газеты, отвечавших за тот злополучный материал, который «держал» номер.

Ждать, как я уже сказал, приходилось долго, и, коротая ночь, Валерий Алексеевич обычно рассказывал нам разные истории из своей многолетней практики на ниве советской печати.

И однажды рассказал такую.

Вскоре после войны, когда Сталин решил, что пришла пора уже до упора закрутить ослабленные войной идеологические гайки, появилась у нас в стране новая газета; «Культура и жизнь». (Первый ее номер вышел в 1946 году — том самом, который был ознаменован постановлениями ЦК «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», «Об опере Мурадели „Великая дружба“», «О кинофильме „Большая жизнь“» и многими другими, не столь знаменитыми, но такими же зловещими.)

Казалось бы, особой нужды в такой газете не было: ведь на каждый такой случай у нас была «Правда». Но Хозяин, как видно, решил, что у «Правды» много и всяких других забот, а нужна газета, которая постоянно отслеживала бы крамолу только в области культуры. Вот такая газета и была создана.

В отличие от «Правды», которая, как известно, с незапамятных, еще ленинских времен была органом ЦК партии (что и определяло ее руководящую роль), новая газета была обозначена как «Орган Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)». То есть на партийной иерархической лестнице она стояла как бы на ступеньку ниже «Правды».

Так поначалу оно и было.