Случай из практики

Я пошла в сторону Примроуз-Хилла. Вопреки маминому убеждению, что на улице курят только шлюхи, я достала из сумочки сигареты. Я обожаю курить. Сигаретный дым, он как вуаль. Как завеса тайны. Сам процесс доставляет огромное удовольствие, начиная с того, как вытягиваешь сигарету из пачки, не снимая перчатки. Металлический щелчок зажигалки. Резкий запах бензина. Первая глубокая затяжка и синеватый шлейф выдыхаемого дыма. Вызывающе бесстыдное пятно от помады на фильтре. Дымящаяся сигарета, изящно зажатая между средним и указательным пальцем. Мне нравится наблюдать за курящими женщинами. Женщина с сигаретой не одинока; она сама по себе. Она чувственная, искушенная, интересная. Мужчины не умеют красиво курить. Курение для мужчин – чисто практическое занятие, как посещение уборной или ожидание автобуса на остановке. Это не самоценное действо, а всегда приложение к чему-то еще. Я ни разу не видела Тома (или как его звали) курящим. Почему-то мне кажется, что если он курит, то должен курить либо тонкие русские папиросы, либо трубку, как это принято в определенных кругах молодых мужчин, полагающих себя прогрессивными интеллектуалами. Впрочем, Тому не нужна никакая претенциозность. Как он там говорил? Счастливая случайность. Подарок судьбы. Он произнес эти слова так естественно, словно они вертелись на кончике языка, дожидаясь лишь подходящего случая. Договорив до конца, он посмотрел мне прямо в глаза. У меня в голове словно сработал звоночек. Точно ли наша встреча была случайной? Или он дождался меня специально, заранее вооружавшись сладкозвучными, обольстительными словами? Какая женщина устоит перед дарами судьбы?

На углу стояла телефонная будка. Я позвонила домой, предупредила, что не приду к ужину. Как обычно, трубку взяла миссис Ллевелин. У нас дома два телефона, один – в папином кабинете, второй – в прихожей. Но где бы ни находилась миссис Ллевелин, она всегда умудряется взять трубку сразу после второго звонка. Я попросила ее передать папе, что не успеваю на ужин, пусть он не ждет и садится за стол без меня. Конечно, эта информация была более актуальной для самой миссис Ллевелин, поскольку именно она готовит еду и накрывает на стол, но я получала какое-то детское, злорадное удовольствие от того, что обращалась с ней, как с бессловесной мебелью. Она, наверное, обижалась, но меня это нисколечко не волновало. Меня больше тревожило, что вечером мне придется объяснять папе, почему я так поздно пришла домой. Я прямо представляла, как он говорит: «Прекрасно, милая, просто прекрасно», – словно я годовалая малышка, успешно сходившая на горшок. Он наверняка примется аккуратно расспрашивать, «как все прошло». Папа вечно интересуется, не познакомилась ли я с «приятным молодым человеком», и меня задевает его отношение. Ему как будто не терпится сбыть меня с рук.

Только когда я повесила трубку на место и стерла с нее свои отпечатки пальцев, мне вдруг подумалось: а как «это самое» происходило бы с Томом? Время еще оставалось, и я решила пройтись вокруг парка. Я приняла приглашение Тома, не задумавшись о последствиях. А теперь мне представлялись всякие ужасы. Слева тянулись густые кусты, и мне рисовалось в воображении, как Том тащит меня туда и пытается раздвинуть мне ноги. Такому красавчику, безусловно, уже не раз доводилось раздвигать женщинам ноги, а некоторые особенно разбитные девицы наверняка раздвигали их сами. Я думала о бедняжке Констанции Чаттерли, унижающейся перед Меллорсом. Я так не смогу, потому что всему есть предел. Девочки в школе частенько вели оживленные разговоры о пенисе, в основном о его идеальных размерах. Мне не всегда удавалось избежать этих дискуссий, а потом еще выбросить из головы порожденные ими картины. Мне самой искренне непонятно, как женщина может хотеть, чтобы в ее сокровенное местечко вторгался грубый мужской член, независимо от размера. Мне кажется, этот этап полового акта существует исключительно для удовольствия мужчины, а затем уже женщина сама доводит себя до вершин наслаждения.

Но об этом я побеспокоюсь потом, если что-то такое возникнет. Ведь сначала еще предстоит разговор, и еще неизвестно, что хуже. Как я уже говорила, я совсем не умею вести светские беседы. Иногда, бывая в общественных местах, я стараюсь подслушивать разговоры других людей и хоть чему-нибудь научиться. Потом, запершись у себя в комнате, я повторяю подслушанные фразы, как ребенок, упорно играющий гаммы, но в голове все равно ничего не откладывается. Я виню в этом маму. Она постоянно твердила, что «пустой горшок гремит громче полного», и я подспудно усвоила этот урок. О разговорчивых людях мама всегда отзывалась презрительно, называла их словоблудами, что для моих юных ушей звучало как верх неприличия.