Случай из жизни государства (Эксперт)

- Отделение! За мной! - завопил оголтелый хохол и, вырвавшись из-за щитов, побежал прямо на зековскую толпу. Он держал щит на вытянутой левой руке, а правая рука раскручивала дубинку на каких-то немыслимых оборотах. Сама дубинка у Кондратюка была с секретом: высверлена во всю длину и залита свинцом.

Ни зеки, ни солдаты не ожидали такой прыти. Отделение не последовало за командиром; Рыжик, купившийся на внезапность, не успел среагировать подобающим образом и упал с раздробленным черепом под ноги Кормы.

- Ах, сука... - прошептал Корма и, размахнувшись от плеча, рубанул штырем зарвавшегося солдата. Но Кондратюк, как учили, четко прикрылся щитом и пригвоздил в отмашку по корпусу следующую жертву, потом добавил сверху, словно двуручным мечом, по голове. Это досталось Гурычу, у которого после первого же удара произошел разрыв селезенки. В голове что-то треснуло, но все же кости черепа выдержали удар. Старый зек упал чуть поодаль Рыжика. Лицо его перекосилось, он ещё дышал, но ничего не мог сказать, хотя и думал навязчиво о недоделанной сетке для вольнонаемного.

Все продолжали находиться в оцепенении, лишь Корма, после неудачного удара, рвался, расталкивая мужиков, тянулся к Кондратюку, пытался достать его штырем. Но хохол, ловко, как киношный Джеки Чан, лавируя в толпе зеков, наносил точные удары. Вокруг него один за другим падали мужики, и двоих, Рыжика и Гурыча, уж точно нельзя было откачать.

Гурыч, он же - Виктор Леонтьевич Синичкин, был ещё жив, и, едва дыша, удивлялся собственной нелепой судьбе. Он пережил два бунта в разных зонах (правда, со второго раскрутился на пятерик), был уверен, что переживет и третий, пусть и с раскруткой. Он хотел жить. Ему недавно исполнилось пятьдесят семь, сидеть оставалось два годика с месяцем. Гурыч уже списался с сестрой одного зека, она обещала устроить его в рыбсовхозе, поближе к воде и рыбе, к сетям и лодкам. И вот: какой-то демон в каске смел все своей паскудной дубиной.

А Рыжик, в миру и по паспорту Андрюша Лавров, умер сразу. Он и подумать ничего не успел о своей жизни, которая началась в подмосковном городке Д., а закончилась в Зимлаге. Рыжик ни на что, конечно, не надеялся: был уверен, что бунт для него окончится в лучшем случае в "крытке", где он и помрет - от голода или от ножа. На воле его никто не ждал, ну, может быть, встретили бы старые кенты, да и то с одной целью: втянуть в какое-нибудь криминальное мероприятие. А переступить с уголовной тропинки на какую-нибудь иную он не мог - давно уже потерял способность различать множество путей, делил человечество поровну на лохов и "людей". Теперь он был мертв, и его незрячие при жизни глаза прояснились - будто именно сейчас хотел он что-то рассмотреть получше. Но опоздал.

Кондратюк покалечил с дюжину мужиков и хотел прорываться обратно к шлюзу, откуда так никто и не двинулся для поддержки. Лишь Рогожин вопил не своим голосом: "Вернитесь, бойцы!" - как будто Кондратюк был множественным числом.

Свирепый хохол уже смел на своем пути какого-то хлипкого, но храброго зека, оставалось перескочить через ящики с заготовками для литейки пять-шесть шагов. Но вдруг как будто клещами сдавило ключицу: Кондратюка развернуло на месте, и те же самые клещи, разжавшись на ключице, впились ему в горло. Сразу же время замедлило свой ход. Как на экране телика перед Кондратюком явилось лицо: он сразу узнал зека Помыткина, а по-блатному Монгола.

Монголу не хотелось убивать этого молодого идиота, но пальцы не слушались рассудка и продолжали сдавливать податливое горло. Ломались хрящи солдатского кадыка: этому приемчику Монгол был обучен в далекой юности, но никогда не доводил его до конца, использовал лишь для устрашения встречавшихся на его пути "отморозков" и "беспредельщиков".

Так они и исчезли за ящиками, повалившись в утоптанный сотнями ног снег. До самого конца Кондратюк думал, что вот-вот получится провести контрприем, вывернуться и размозжить череп этому вовсе не такому уж сильному зеку. Вот сейчас, ещё секундочку, глотнуть кислороду - и...

Монгол же, необученный никаким приемам восточных и иных единоборств, но закаленный в уличных и тюремных боях, нисколько не ослабил хватки, додавил до конца, да ещё напоследок рванул голову врага левой рукой, словно открывая неподатливую крышку: жизнь Кондратюка оборвалась, об этом известил негромкий, но резкий щелчок свернутого шейного позвонка.

Боец Кондратюк, прощаясь с уходящей жизнью (не дождался батьку, смертью храбрых пал), успел ещё механически восхититься: ему свернули шею как в кино про того ниндзю.

КИНО

Штырько уже ранним утром, засыпая и проваливаясь в пустоту после бессонной и нервной ночи, вдруг подскочил на шконке, будто ему вонзили булавку в пятку или в ягодицу.