Случай из жизни государства (Эксперт)

Марик задумался. Еврогрузин (так называл Гунидзе остряк Сизый) что-то мудрил. Двадцать штук, конечно, на дороге не валяются, но сумма в устах Абрама Лукича казалась одновременно и большой и маленькой. Маленькой потому что "Инвал" имел дело не менее, чем с шестизначными цифрами; большой - потому что предыдущие "премии" руководства не превышали пяти "штук". Что-то здесь не то, думал Марик.

- Когда получать-то? - спросил Марик.

- Да через часок! - отвечал Абрам Лукич. - Но самое главное: через недельку здесь может этот латинос появиться, из Колумбии, так надо будет жестким прессингом его встретить. А этим кто у нас занимается? - техотдел. Так что будьте наготове, со службы не отлучайтесь, по первому зову чтобы...

Марик кивнул.

В комнате техотдела Сизый и Миня резались в "двадцать одно". Бармалей прикрыл дверь поплотней, собрал на глазах изумленных коллег карты в ладонь и бросил их в корзину для бумаг.

- Ты чего, оборзел... Марк Иваныч? - Миня встал и аж зубами заскрипел от злости - ему фартило, он уже снял с Сизого семьсот рублей...

- Короче, это, - сказал Марик. - Нам Абрам премию выписал - по... десять штук на рыло.

- Рублей? - хмыкнул Сизый.

- Нет, зеленых...

Миня уже хотел было разразиться чем-нибудь матерным, но услышав про "десять штук зеленых", сел обратно на стул и закурил.

- Что-то здесь не то, - сообщил Марик. - Чувствую.

- Ясный хрен, - согласился Сизый. - Когда это он нам столько давал? Рыбина гнилая, без понту жабры не откроет.

- Короче, через час сказал придти, получить, - Марик посмотрел на сотрудников. - Ну и что, будем получать? Или как?

- Конечно: или как, - сказал Сизый.

- Надо бы сверху "добро"... - засомневался Миня.

- Какое добро? - вскинулся Сизый. - Скажи еще: подпись от месткома и печать от парткома. Совсем ты, Миня, съехал, за лохматого катишь...

- Бабки в сейфе, сто процентов, - сказал Марик. - А сейф в кабинете. Придем не через час, а через двадцать минут. А сколько там бабок - не знаю...

- Лимон, не меньше! Или два! - убежденно выговорил Сизый.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТЕОРЕТИКА

Шахов принимал участие в бунте - не мог не принять, поскольку, с одной стороны, руководствовался в своей тюремно-лагерной жизни теми же законами, что и большинство зеков, а с другой стороны, его личные принципы не могли оставить его безучастным к практике того, чему он в теории посвятил обширную часть своей жизни.

Он, впрочем, не сделал ни малейшего шага, ни попытки, чтобы как-то повлиять на ход событий. Все шло так, как он и предполагал, о чем и предупредил Монгола. Тот, впрочем, явно неохотно беседовал с ним и, если и верил теории, то тоже с неохотой, натужно преодолевая в себе какое-то невидимое препятствие.

Но "правда Шахова" была налицо: никакое руководство, даже самое умелое, жесткое и суровое, не могло направить бунт в организованное русло. Нонсенс: организованный бунт; можно организовать, подготовить лишь вспышку - все равно, что добыть огонь... и поджечь им склад ГСМ. В дальнейшем возможны лишь два варианта: гашение (подавление бунта) или пользование плодами - последствиями "огня". Какие "плоды" мог принести лагерный бунт, Шахов затруднялся ответить. Замкнутое пространство зоны и её отдаленность от центра, от магистралей, от всего, что называлось "цивилизацией", лишали бунтовщиков всякой возможности на благополучный и всеобщий исход. Почти лишали...

Поэтому Шахов вместе со всеми, в толпе, штурмовал вахту, а затем и административный корпус. Он тоже размахивал заостренным металлическим штырем, выдернутым из клумбы перед храмом св. Моисея Мурина, тоже радовался выстрелам из самодельного орудия по чуранскому бараку и административному корпусу.

Правда, Шахов по-человечески пожалел убиенного ДПНК Мырикова, но отнес его смерть к числу неизбежных и даже необходимых. "Не он, так другой". Еще он подумал о покойном Димке Шевыреве, авторе несуществующего романа "Переворот": вот кто наблюдал бы сие по-секретарски, с вожделением завзятого театрала или меломана! какое представление! какая музыка, бля! Впрочем, писать он об этом не стал бы, наверное, - как не писал ни о чем, что видел и знал...

Уже после полудня ясно стало, что бунт принял необратимые черты произвольного разрушения. Контингент зоны разделился на пять-шесть неравных групп. Лишь одна из них, не самая многочисленная, кое-как удерживалась от нарастающего психоза Монголом и Кормой; остальные метались от почти опустевшего магазина к вахте, от вахты - к административному корпусу, от корпуса - к "козлятнику" и полуразрушенному клубу.

Зеки удерживались от штурма "козлятника" исключительно благодаря присутствию на его территории прапора Окоемова. Он разговаривал с зеками, осаждавшими локалку, успокаивал их, призывал к спокойствию. "Вам то же самое и отец Василий скажет", - напирал на уважение к священнику Окоемов. Он надеялся, что батюшка вот-вот объявится в пределах зоны, поможет успокоить беснующуюся толпу.