Случай на станции Кречетовка

В Вильне, после тотальной эвакуации в начале германской войны, из сорока тысяч русских (пятая часть города) к тридцатому году числилось всего семь тысяч, и это, как правило, прислуга и черный работный люд. Народ, как водится аполитичный и забитый нуждой. Кадровых пролетариев, по сути, не осталось. Сергея сразу же предупредили, что рассчитывать на помощь русских соотечественников в агентурной работе вряд ли придется. Немногочисленные коллеги-нелегалы по преимуществу сотрудничали с местными евреями, сочувственно относящихся к Советской России. Да, и если честно сказать, то советская агентура в тогдашней Литве и Виленском крае была в большинстве и представлена этой народностью. Евреи в польском Вильно чувствовали себя как рыба в воде, если разобраться говорящих на идиш там было полгорода.

Поэтому в число консультантов Воронова, включили именитого московского гебраиста. До революции тот преподавал в виленской гимназии, которая тогда размещалась в старых зданиях университета, закрытого после польского восстания Николаем I. Пожалуй, лучше профессора никто не знал Вильну: прошлое города, местные традиции, и естественно, многонациональный конгломерат, издревле обосновавшийся в этих краях. Николай Петрович, так звали ученого дядечку, много и популярно рассказывал Сергею об Ершалаиме де-Лита — Литовском Иерусалиме. Вильна считалась духовным центром европейского еврейства. Профессор подробно сообщил об ортодоксальных евреях и хасидах, о Виленском Гаоне (гении), человеке, который цитировал Тору даже в обратном порядке, кстати, Илья Ефрон (основатель «Брокгауза и Ефрона») правнук мудреца.

Николай Петрович и преподал Сергею начальный курс идиша, Воронов уже основательно знал немецкий, потому язык ашкеназов легко лег на имевшуюся у него базу. А оказавшись в Вильно, Воронов, контактируя с еврейскими подпольем, быстро натаскался шпарить на идиш, что крепко пригодилось в жизни. В Испании евреи интербригадовцы обыкновенно спрашивали русского: «Ред оф идиш? (говоришь на идиш?)». «Йо!» — отвечал Сергей, и можно было запросто пообщаться с подданным хоть какого государства. Но еще больше это помогло на Лубянке. Евреи чекисты частенько якшались на родном языке, надеясь, что русские их не понимают. А он понимал, и даже больше, чем нужно. На то и сочинили старинную поговорку: «Ойб ди выст лейбм, дарфст кенен лейрнер…» — «Хочешь жить — умей учиться…»

В тот раз Воронов обосновался на Погулянке, точнее в квартале с польским названием Gora Bouffatowa, на улочке с одноименным названием, недалеко от Лютеранского кладбища. В имперский период улица назвалась Кавказской, да и к слову, до революции этот район изобиловал каменистыми именами. Поселился Сергей на втором этаже трехэтажного дома, принадлежавшего прежде путейскому ведомству. Хозяин квартиры, опять же еврей-железнодорожник, выделил квартиранту угловую комнатенку с маленьким балкончиком, смотрящим на ухоженный зеленый спуск. Постояльца устроил и этот балкон, в случае чего с него легко сигануть вниз, да и проходной подъезд с одиночными квартирами на каждом этаже. По утрам, в особенности летом, когда воздух пронизан запахом липового цвета, Сергей любил прогуляться вниз по спуску. Пересечь проспект Мицкевича (при царе — Георгиевский) и мимо Лукишской площади пройти до костела Филиппа и Якоба, а далее к реке. Полюбоваться плавным течение вод Вилии, поразмышлять о том, что готовит день наступивший.

Легенда Воронова сработана на славу. Вечный студент скиталец, из дворян, москвичи-родители покинул Россию в двадцатом году, поначалу бежали на Кавказ, оттуда в Стамбул, потом осели в Кишиневе, где и мирно скончались в один год. Из безденежья юноше пришлось поменять ряд университетов, последним был Карлов в Праге. Теперь вот обучается на факультете германистики виленского Стефана Батория, и подрабатывает клерком на товарной станции, устроили, разумеется, по блату.