Случай на улице Капуцинов. Рассказы

На полупрозрачном небольшом обрывке, похожем на пергаментную кальку, но значительно более плотном, было изображено четыре круга — два размером примерно в серебряный рубль, два других в гривенник. Ко всем им были приделаны палочками, как рисуют дети, руки и ноги, а на поверхности изображены таким же детским рисунком рожицы: глаза — кружками, нос — запятой, рот — забором. Под этим изображением виднелось другое — очень тонкий рисунок, похожий на географическую карту, заполнявший все четыре круга. Этот рисунок не говорил ничего, но я уже знал, как его расшифровать.

С женой и сыном, твоим отцом, я перебрался в Петербург и погрузился в книги. Вытравить изображение рожиц, сделанное какими-то ребятишками, мне не удалось, да, кроме того, я боялся повредить основной рисунок. Но этот слабый, тонкий-тонкий, изобиловавший подробностями рисунок, под сильной лупой доказывал мне, что я вижу перед собой карту обоих полушарий земли далекой меловой[4] эпохи. Моря и континенты давали другую конфигурацию, чем современная карта. Вместо севера Германии, северо-запада Франции, запада нашей России было море. Море заливало и южную Украину. Не стану описывать тебе подробно эту карту, ты ее, почти тождественную, найдешь в каждом хорошем сочинении по истории земли.

Рисунок на малых кругах тоже была карта, карта какой-то планеты. Какой — станет ясно, если скажу тебе, что соотношение между большими и малыми кругами равнялось таковому же между плоскостными изображениями земли и луны.

Остальное так же мрачно, как и начало этой истории. Когда я решился обратиться к одному из тогдашних светил астрономической науки и, давясь рассказом, сунул ему в руки кубок и этот лоскут бумаги, оно, это светило, разразилось таким смехом, что напрасно я лепетал ему, что рожицы эти нарисованы какими-то ребятишками, а самое настоящее — под ними.

Ясно было одно — с кубком и рожицами далеко не уедешь, тем более, что светило не побрезговало разнести по своим коллегам молву о сумасшедшем старике, толкующем что-то о том, как миллионы лет тому назад жители луны пальнули по земле снарядом, начиненном изображениями детски нарисованных карапузов. Улыбались, поддакивали, но, видимо, не верили. Да и как поверить опустившемуся, вечно пьяному человеку, несущему косноязычную чушь о находке на дне шахты, о каких-то бумагах, коробочке, зернышках.

Я поехал в Париж, отыскал старую квартиру отца, в надежде найти выкинутые Марго из снаряда остальные бумаги и, конечно, не нашел ничего. Тщетно искал я человека, могущего мне поверить по этим двум имевшимся у меня предметам. Молва о моем сумасшествии опережала меня, и когда я, отчаявшись в Париже, вломился к директору Гринвичской обсерватории, он сделал попытку просто выставить меня за дверь. Доведенный до отчаяния, я замахнулся на него. Вышло нехорошо, и мне пришлось отсидеть год в сумасшедшем доме. Когда меня освободили, убедившись в том, что я не опасный для окружающих маньяк, и выдали арестованные вместе со мной мои вещи — я получил лишь один кубок. Листок исчез неизвестно куда.

Вскоре после моего освобождения нагрянула мировая война — и было не до меня. Всю войну, перебиваясь с хлеба на квас, просидел я в Лондоне, и шесть лет тому назад, распродав все, кроме кубка, приехал сюда, во Фрунзе. Захотелось уйти от людей, ехать было безразлично куда — лишь бы в тишину, глушь, умереть спокойно. Я думаю, Горя, ты понял все.

— Понял, дедушка, понял, — страшно волнуясь, ответил Георгий Сергеевич. — Миллионы лет тому назад жители тогда еще не мертвой, а живой, культурной, может быть, в сотни раз более культурной, чем наша земля, луны решили поделиться с нами, людьми земли, своими знаниями, заявить о своем существовании…

— Да, Горя, — продолжал старик, — и послали на землю снаряд, может, быть, со своей историей, описанием завершенных достижений, семенами растений. Долго и тщательно, должно быть, готовились они к этому предприятию. Ведь стрельнуть на расстояние около четырехсот миллионов километров не шутка… И вот, Горя, этот снаряд упал на бесплодную еще землю — человека еще не было и их не понял никто.

— А когда, миллионы лет спустя, — тихо сказал Георгий Сергеевич, — появился человек, то их уже не было — носится вокруг земли гигантское кладбище. А человек… человек не сумел понять их и сейчас, даже не ведая, что творит, поиздевался над ними.

Георгий Сергеевич взял в руку кубок. Тускло-серым светом отливала гладкая поверхность, и он тихо зазвенел от прикосновения пальцев.

* * *

Месяц спустя, похоронив деда, возвращался Георгий Сергеевич к себе, в Ленинград. Усыпно раскачивало мягкий вагон и слипались глаза. Тонко свистел где-то маневровый паровоз, другой отвечал ему низким, густым ревом.

Смутно намечалось рождающееся произведение, пробивались сквозь явь образы сна…

…Склонившись над столом, освещенный свечой, сидит громадный офицер в форме александровских времен… Перед ним темный цилиндрический предмет, бутылка и сверток бумаг… Офицер пьян — он качается над столом и бормочет что-то. Потом клонится головой к столу и засыпает…