Случай Портного

— Ты знаешь, почему я не беспокоюсь о том, чья очередь носить часы, или о том, стоит мне принимать пять фунтов от моих «состоятельных» родителей или не стоит? Ты знаешь, почему их аргументы кажутся глупыми и почему мне не хватает терпения на подобные разговоры? Потому что я знаю, что внутренне — ты понимаешь, внутренне!…

— Да, я понимаю! Может, это и странно, но английский, черт возьми, мой родной язык!

— Внутренне система, в которой я живу и которую я защищаю (и добровольно, заметь — совершенно добровольно!), - человечна и справедлива. Поскольку коммуна владеет всеми средствами производства, обеспечивает нужды всех своих членов, поскольку никто не имеет права накапливать богатства или использовать избыток, произведенный трудом другого, то достигается главная цель кибуца — достоинство каждого человека. Это и есть равенство в широком смысле. Самое главное, что может быть.

— Наоми, я люблю тебя.

Ее огромные карие идеалистические глаза резко сузились.

— Как это ты «любишь» меня? Что ты сказал?

— Я хочу жениться на тебе!

Бум! Она вскочила на ноги. Да, жалко мне того сирийского террориста, который попытается застичь ее врасплох!

— Что с тобой случилось? Ты, наверное, пошутил?

— Будь моей женой. Матерью моих детей. У любого голодранца есть дети. Почему же им не быть у меня? Я должен передать кому-то свою фамилию!

— Ты, похоже, пьян. Ты выпил слишком много пива за обедом. Да, я думаю, что мне пора.

— Не уходи!

И я снова рассказал девушке, которую едва знал и которая мне совершенно не нравилась, как глубоко и сильно я ее люблю. «Любовь» — о, я просто содрогаюсь, когда слышу это слово. «Лю-ю-ю-юбо-овь!» — как если бы эти звуки могли пробудить мое чувство.

Она попыталась уйти, но я запер дверь. Я умолял ее не уходить, зачем ночевать на холодном мокром пляже, если здесь, в Хилтоне, есть такая комфортабельная огромная кровать, которую мы могли бы разделить.

— Я совсем не хочу менять твои принципы, Наоми. Если кровать — это слишком буржуазно, мы можем заняться любовью на полу…

— Ты имеешь в виду по-ло-вой акт? — переспросила она. — С тобой?

— Да! Со мной! С порождением внутренне несправедливой системы! Со мной, с ее пособником! С Портным!

— Мистер Портной, извините меня, но если ваши глупые шутки…

И тут началась рукопашная. Я повалил ее на кровать, но едва дотронулся до ее груди, как она нанесла мне такой удар в челюсть, что у меня чуть не треснул череп.

— Где ты этому научилась, черт подери?! -закричал я. — В армии?

— Да!

Я поднялся и сел на стул.

— Хорошеньким вещам они учат девушек.

— Знаешь, — произнесла она без тени участия, — с тобой что-то не в порядке.

— Ну да, у меня язык в крови…

— Ты самый несчастный человек из всех, кого я знала. Ты похож на ребенка.

— Нет, это не так!

Но она уже отмела все объяснения, которые я мог ей предложить, и взялась читать мне очередную лекцию, на этот раз о моих недостатках, которые она успела увидеть за прошедший день.

— Ты недоволен собой! Почему? Это очень плохо для человека — осуждать свою жизнь так, как это делаешь ты. Ты получаешь какое-то удовольствие, ты гордишься тем, что делаешь себя предметом своего странного чувства юмора. Я не верю в то, что ты хочешь изменить свою жизнь. Ты все выворачиваешь наизнанку, во всем видишь только смешное. И так целый день. Во всем ирония или самоунижение.

— Самоунижение. Самопародия.

— Точно! А ведь ты высокообразованный человек — вот что особенно ужасно. Как много ты мог бы сделать! А вместо этого — глупое издевательство над самим собой. Как это ужасно!

— Ну, я не знаю, — пробормотал я, — может быть, это просто типичный еврейский юмор.

— Это не еврейский юмор! Это юмор гетто.

Немного же любви было в ее тирадах, доложу я вам. К утру я уже знал, что являюсь воплощением всего наиболее позорного в том, что называют «культурой диаспоры». Все эти столетия бездомности породили тип такого человека, как я — испуганного, защищающегося, осуждающего себя, одинокого и разрушенного жизнью в языческом мире. Такие же, как я, евреи диаспоры миллионами уходили в газовые камеры, не подняв и руки на своих преследователей, не желая защищать свои жизни ценой собственной крови. Диаспора! Само это слово вызывало у нее гнев.

Когда она закончила, я сказал:

— Отлично. А теперь давай трахнемся.

— Ты отвратителен!

— Верно! Ты начинаешь что-то понимать, доблестная Сабра[49]! Пусть ты будешь вести праведную жизнь в горах, о кей? Ты будешь идеалом для подражания! Ебаная еврейская святая!

— Мистер Портной, — сказала она, поднимая свой рюкзак с пола, — вы просто еврей-антисемит.

— Да, Наоми, но, может быть, это лучшая разновидность еврея.

— Трус!

— Девчонка!