Случай Растиньяка

Борис тем временем растянулся на надувном матраце. Катя растолкала его.

–  А? Чего?

–  Открой окно.

–  Окно? А зачем?

Но он был послушен, как ребенок. Ему велели? Встал и открыл окно.

–  Ладно, можешь спать дальше, – сказала ему Катя, – теперь я сама.

Остатками веника Катя вымела мусор, отломанный кусок оргалита приспособила под совок. Осторожно, по одной, отодвигала прислоненные к стенам картины. Потом вымыла пол. Борис больше не лег, сел на заляпанный высохшей масляной краской стул и смотрел на нее, хлопая глазами, но среагировал, только услышав звон бутылок.

–  Эй, я их сдаю!

–  Не возьму я твои сокровища, не бойся.

Но Катя обтерла бутылки, перебрала по одной – их было несколько десятков! – и переставила на чистый, уже вымытый участок пола, а сама вымыла то место, где они были свалены раньше.

Стояла зима, с открытым окном в мастерской стало холодно, зато свежо. Приятно пахло свежевымытым полом, влагой, лимонной отдушкой. Свежий воздух вконец отрезвил Бориса.

–  Эй, ты чего наделала? Теперь подумают, что тут и вправду люди живут!

–  Ничего, ты скоро все опять загадишь.

Он улыбнулся ей. Хорошая у него была улыбка – неожиданно обаятельная плутовская улыбка нашкодившего мальчишки. У Кати сердце сжалось, когда она увидела эту улыбку на пропитом, изборожденном глубокими морщинами лице молодого старика.

Он поднялся со стула и пошел на поиски следующей бутылки.

–  Ты все мои заначки переворошила.

–  Я ничего не трогала. Вон – что нашла, все стоит. – И Катя указала, куда она составила обнаруженные непочатые бутылки.

–  Не-е-ет, так не пойдет. Я их с умом прятал. Ты что ж хочешь, чтоб я все сразу вот так, – он округло повел рукой по воздуху, словно обнимая все бутылки разом, – взял и выпил?

«Лучше б ты вообще не пил».

Этого она не могла сказать вслух.

Зато нашла бельевой шкафчик.

–  Нет, я хочу, чтобы ты вымылся. А я пока постель сменю.

–  Я сегодня мылся, – обиделся Борис. – Я на в-в-выставку шел, что ж я, не мылся, что ли?

–  И еще разок не помешает.

Он и вправду не был грязным. От него пахло масляными красками, скипидаром, но это были хорошие, чистые запахи. Пахло и водкой, и каким-то жутким табачищем, но тут уж ничего не поделаешь.

Катя отыскала в шкафу чистый трикотажный костюм, вручила Борису, вытолкала его в ванную, а сама перестелила простыни.

–  Эти я в прачечную сдам, – сказала она, когда Борис вернулся. – А ты вытащи отсюда мешок с мусором, мне не поднять.

Он покорно ухватил пятидесятикилограммовый мешок и выволок на лестничную клетку.

–  Ну, я, пожалуй, пойду, – сказала Катя.

–  А я останусь как дурак с чистой шеей?

Он потянулся к ней, и Катя не отстранилась. Она и сама не смогла бы объяснить, что на нее нашло, зачем ей это надо. Жалко его было. Жалко до слез непутевого, несчастного дурня, талантливого, может быть, даже гениального, но палящего себя с двух концов обалдуя. Катина мама говорила про таких: «Умная голова дураку досталась».

Катя осталась с ним. Потом, уже поздним вечером, с трудом выбиралась из нелепого глухого района, где ни автобусы ни черта не ходят, ни до метро на своих двоих не дойти, ни машины не поймать. Катя все-таки поймала наконец какие-то подозрительные «Жигули», попросила довезти до метро «Динамо». Водила запросил двести рублей. Грабеж среди бела дня. Точнее, среди темной ночи. Но Катя не стала спорить.

После этого приезжала уже сама, не дожидаясь, пока Борис ее позовет. А он звал. Мог неделями не вспоминать о ней в своих черных запоях, а потом звонил на мобильный и с пьяными слезами в голосе говорил:

–  Ну ты где? Ну ты же знаешь, я без тебя не могу!

Катя старалась не дожидаться этих вызовов: Борис мог позвонить и среди ночи, ему все было едино. Она приезжала, убирала, готовила, пыталась его кормить… Ему ничего не было нужно, кроме сигарет марки «чужие», крепкого кофе и водки.

Бороться с этим? Увещевать? Катя прекрасно понимала, что все бесполезно. Больше всего она боялась тех минут, когда у него появлялся фиксированный взгляд, устремленный в одну точку. Точкой могла послужить смятая бумажка на земле или брошенный окурок, лужица, трещинка в тротуаре, все, что угодно. Катя уже знала, что в такие минуты он мысленно закладывает вираж вертолета, рассчитывает траекторию, сектор обстрела, обзор, прицел. Он много раз объяснял ей с педантичным упрямством пьяницы, как это делается. Она не понимала ни слова, но слушала. Старалась подгадать момент, когда можно будет его отвлечь.

Они ходили вместе на разные выставки, и каждый раз кончалось одним и тем же. Или Борис ввязывался в драку, или – вираж, обзор, прицел, сектор обстрела… «Я – Чарли, я – Чарли, как слышите меня, прием…» – мысленно добавляла Катя.