Случай в Кропоткинском переулке

— «Тихий Дон»! Ёлки-палки! — вырвалось у Виктора очень громко. — Но народищу-то сколько! Прорва! — он посмотрел на Сытина и беспомощно развёл руками. — Стоять-то нам некогда, в отдел уже пора…

— А вы купить хотели? — спросила продавщица.

— Да, я Шолохова очень люблю, — кивнул Виктор.

— Ну так пойдите без очереди. Вы же милиционеры! — просто сказала Марина.

— Что с того? — Смеляков передёрнул плечами и вдруг смутился. — Во-первых, мы не в милицейской форме сейчас, — попробовал объясниться он, — во-вторых, как-то неудобно пользоваться своим положением… Мы ж не для того форму носим, чтобы без очереди…

— Честно, вы смешные такие, — улыбнулась девушка и поёжилась. — Своим положением надо уметь пользоваться! А если положением не пользоваться, то зачем оно нужно? Давайте деньги. Сейчас принесу книги. Вам обоим взять?

— Обоим, — поспешил сказать Сытин.

Минут через десять Марина вернулась и положила перед ними книги.

— Спасибо! — Смеляков радостно придвинул к себе сложенные один на другой томики. — Вот уж спасибо, так спасибо! Марина, вы просто чудо какая девушка!

— Чудо? — она засмеялась, но смех её был полон грусти. — Чудо в том, что я на этой работе ещё не свихнулась. Стоишь тут целый день, вокруг все орут, требуют чего-то, ругаются, сами не знают, чего хотят… Так и пролетит вся жизнь, за этим прилавком-то.

— Зачем вы так печально настроены? — заговорил Сытин.

— Да осточертело мне всё, — она взяла свою линейку и постучала ею по ладошке. — Сегодня хоть книги продают, вот уж настоящее чудо! А то ведь смешно: центральный книжный магазин, а из книг только партийная литература — Брежнев, Ленин… А никто их даже в нагрузку не берёт…

— Зато у нас много журналов выходит литературных: «Новый мир», «Знамя», «Юность» и прочие всякие, — убеждённо произнёс Смеляков. — Там много интересного печатают. Конечно, хотелось бы побольше книг… Нет, Марина, зря вы так, с литературой у нас нормально.

Девушка вздохнула, подчёркивая вздохом своё равнодушие к теме, и отвернулась к окну:

— И чего это я разоткровенничалась сегодня?

Сытин облокотился на прилавок:

— Мариночка, вы не вешайте, как говорится, носа. Вы такая прелестная девушка! Поверьте моим словам… Может, в кино сходим как-нибудь?

Она медленно, будто неохотно, повернула голову и посмотрела на Сытина, чуть вздёрнув подбородок. Взгляд её получился оценивающим и как бы свысока.

— В кино? — взвешивая эту мысль на кончике своего языка, уточнила она.

— Ну да.

— Что ж, — она помедлила, — пожалуй… Никогда не ходила в кино с милиционером.

Сытин выпрямился и улыбнулся, довольный собой:

— Ладно, договорились. Вы сегодня во сколько заканчиваете? Я к концу рабочего дня подгребу.

Марина поправила двумя пальчиками завиток волос возле уха:

— Я буду ждать вас здесь, — трагические нотки пропали, в голосе колокольчиком зазвучала игривость.

Покинув магазин, Смеляков и Сытин быстрыми шагами направились в сторону станции «Арбатская». Погода заметно испортилась, косо повалил мокрый снег.

— Дрон, а ты не уснёшь в кино-то? — спросил Виктор, перекрикивая свист ветра и шум проезжавших автомашин. — Всё-таки после ночной смены.

— Фигня, с такой барышней я буду бодр и весел, — решительно отозвался Сытин. — И чего это мне раньше в голову не пришло пригласить её? Такие глазки! Такие губки! А ты тоже хорош!

— А чего я? — не понял Виктор.

— Девушка тебе душу изливает, рассказывает, как ей одиноко за этим прилавком, а ты ей про журналы: «Звезда», «Москва»… Ты бы ещё про социалистическое соревнование ей рассказал и про борьбу за мир во всём мире…Тюфяк ты, Витька… Ты заметил, какие у неё ноги? Просто блеск!

* * *

Держа руку в кармане, Виктор ощупывал пальцами полученные деньги. Девяносто рублей.

Каждый раз в день зарплаты на него накатывало странное ощущение: то ли недоумения, то ли растерянности. Он порадовался получке только в первый раз, затем на смену радости пришло это непонятное чувство. Виктор не мог дать ему точного определения, оно не поддавалось описанию, оно было похоже на вопрос: «Что это?», заданный человеком, которого в тёмной комнате что-то шмякнуло по голове.

Деньги удивляли Смелякова, он не понимал их, не понимал главного — почему именно столько и кто это решает? Где хранится эталон, по которому отмеряют заслуги? Где чаши, взвешивающие человеческий труд? Он знал, что по окончании стажировки и учёбы, то есть после присвоения слушателям офицерского звания, им повысят оклад до ста тридцати рублей. Но почему именно до ста тридцати, а не до ста пятидесяти или ста сорока? Что это за точность такая? Чем она определяется? Кто, как и по какому принципу оценивает в государстве человеческий труд?

Нет, природа денег оставалась для него непонятной. Он пользовался деньгами, как и все люди, но пользовался ими как-то бездумно, по необходимости. Если он начинал задумываться о том, что представляют собой деньги, он ощущал некое подобие суеверного ужаса.