Случай в Кропоткинском переулке

— Товарищи, вы уж как-нибудь в рабочем порядке решите это, — майор постучал пальцами по столу. — Если ко мне вопросов нет, то на сегодня все свободны.

* * *

Возле своего дома Тамаев увидел сидевшего на лавке Мусу Докаева, соседа по подъезду.

— Здравствуйте, дорогой Муса Султанович, — Тамаев остановился. — Что грустишь в одиночестве?

— Ай, Гелани Оптиевич! Рад видеть вас, — Муса с готовностью встал и протянул руку. У него было невероятно печальное от рождения лицо, будто он явился в этот мир, чтобы воплощать собой всю скорбь человечества. — Давно не виделись. Уезжали?

Тамаев кивнул.

— Я тоже уезжал, — Муса указал рукой на скамейку, предлагая место. Он был лет на восемь старше Тамаева, но всегда держал себя с ним предупредительно и с подчёркнутым уважением, как если бы общался со старшим. Он знал, что Тамаев работает в КГБ. — Ездил к родственникам.

— Далеко?

— В село Алхазурово.

— Что-нибудь случилось? — Тамаев спросил из вежливости. Он хорошо знал, что Муса не умел слушать собеседника. Он был из тех, о ком говорят, что они не закрывают рта. Когда кто-то пытался рассказать о своём, Муса словно запирался, темнел лицом, отстранялся. Он был неспособен слушать. Его интересовал только он сам и его работа, при этом область его знаний была исключительной узкой: он преподавал историю КПСС и досконально знал жизнеописание Ленина. Раньше он мог говорить на эту тему бесконечно долго, но в последнее время Муса сильно сдал, измучившись заботами о сыне-алкоголике, которого он безумно любил.

— Ездил уговаривать сына лечиться, — доложил Муса и трагически воздел руки к небу. — Жена хочет уйти от него…

Они посидели перед подъездом минут пятнадцать, затем Тамаев, отдав дань уважения соседу, поднялся.

— Пойду домой, Муса Султанович, — сказал он, потягиваясь. — Проголодался очень. Жена, должно быть, заждалась…

Его жену звали Мадина. Она выделялась редкой красотой, была воспитана в семье старых строгих традиций, очень трепетно следила за домашним уютом и нежно любила детей — Тимура и Зарету. Тринадцатилетний Тимур рос настоящим разбойником, часто приходил с улицы в синяках и в рваной рубахе, что крайне огорчало Мадину.

— Кем он станет, — сокрушалась она, — с таким-то характером? Ой, накличет он беду на нашу голову.

Зато Зарета пошла характером в мать — застенчивая, тихая, немного боязливая. Перед самой командировкой Тамаева в Петрозаводск ей исполнилось пятнадцать лет. Поглядывая со стороны на своих детей, капитан Тамаев видел, что Тимур и Зарета принадлежали противоположным полюсам человеческих страстей. Ему нравилось, что Тимур был бойким мальчиком.

— Жили б мы в другие времена, — не раз говаривал он, ласково потрёпывая сынишку, — стал бы ты знатным вождём, Тимур. Людей водил бы в набеги…

— А почему в другие времена? Почему сейчас нельзя? Чем сейчас хуже? Разве я не джигит?

— Джигит, — соглашался Тамаев, — но каждая эпоха, сынок, требует от джигита новых качеств. Когда-то надо было решать споры с помощью клинка и никак иначе. Теперь же пришло время интеллекта, — Тамаев постучал себя по лбу указательным пальцем.

— Интеллект — это ум?

— Да, ум. Настоящий джигит должен уметь хорошо думать.

— Я много думаю, папа. Мне, знаешь, сколько думать приходится, чтобы справиться с Витькой Соломатиным? Да и Джанибекова просто так не свалишь. Надо придумывать, где их подкараулить.

— Так ты только исподтишка, что ли, на них нападаешь? — нахмурился Тамаев. — А я думал, что ты честно дерёшься.

— Я честно! — Тимур взвился от негодования. — Просто они сильнее, поэтому я в засаде жду.

— Настоящий джигит так не поступает.

— А я поступаю! Поступаю, чтобы победить! Вот так!

— Послушай, Тимур, — отец повернул к себе голову сына, — мы живём в таком государстве, где главным должно быть чувство товарищества.

— Почему?

— Так положено, сынок, — пожал плечами Тамаев. — Наша страна прошла долгий и тяжёлый путь. На долю нашего народа выпало много несчастий, мы прошли сквозь революции и войны, — он нахмурился, подбирая слова. — Мы много дрались раньше, но раньше были иные понятия о чести, о долге, о дружбе. Теперь мы должны жить мирно, по-добрососедски, уважать других, чтобы уважали нас.

— Мы — это чеченцы?

— Мы — это советский народ.

— Папа, но разве настоящий мужчина может жить, не сражаясь?