Случайная симфония

Мой друг скоро вернулся и, что самое забавное, буквально через месяц был объявлен повторный кастинг и он тоже туда сходил. Рассмешить гуру юмороиндустрии ему тоже не удалось и он покинул проект через 2 минуты. С той поры мы решили снимать угарные видео самостоятельно и, надо сказать, собрали уникальную подборку, которая дорога нашему сердцу и напоминает о тех веселых годах и периоде увлечения Comedy Club.

Кстати, белорусский Comedy Club «Minsk Style» – сборище слащавых мальчиков, не обладающих ни харизмой, ни даром пародиста – еле-еле просуществовал 2 года, закрывшись и разогнав всю команду. Несмотря на заверения пиар-менеджеров о том, какую мощную школу прошли наши шутники и как прекрасно они выступали в отечественном КВН. А в российском шутят уже более 13 лет…

Глава 41. «Настанет день и журавлиной стаей…»

Первая смерть близкого человека произошла, когда мне было 20 лет. Возраст достаточный для того, чтобы мужественно перенести потерю… А, впрочем, нет – никогда не бывает «достаточного» возраста, чтобы безболезненно выносить чью-ту смерть.

Родителей отца я почти не помню – слишком мало лет мне тогда было, память к 30 годам не сохранила ничего. А вот дедушку и бабушку по материнской линии я знал с малых лет. Дедушка мой был настоящим героем. Пользуясь тем, что на фронт брали не особо разбираясь, он записался в действующую армию и оказался на передовой немного раньше, чем полагалось.

Дед прошел всю войну и встретил победу в Германии. Он был немногословен, но всегда очень добр ко мне. В детстве, когда мы жили с ним и бабушкой, мы проводили вместе довольно много времени, играли. У меня сохранились душевные фото, где дедушка показывает мне львенка, а я по традиции пускаю испуганную слезу. Таким я и помню его – в пиджаке с планками, пестрыми от медальных лент.

В начале девяностых дала знать о себе старая рана и у деда отняли ногу. Но он продолжал заниматься легкой гимнастикой по утрам, поднимая рукой небольшой камень и часто выходил гулять. Для меня он тоже был примером в спорте и отношении к жизни. Когда я приезжал к ним в Малиновку во время школьных каникул, мы часто играли в карты и читали (дед еще в школе советовал мне Ремарка). Постепенно, видя, как много он читает, я тоже просматривал газеты и как-то машинально выбирал интересные и не очень статьи, отмечал заголовки и фото.

Дедушка уверенно водил «Запорожец», исправно служивший всей нашей семье с 1974-го по 2004-й гг. Когда-то он работал на гигантских «МАЗах» с прицепами, которые возили панели для будущих многоэтажек. Я любил сидеть на диване и перебирать ордена и медали деда, среди которых были и значки «Лучшему водителю». О войне дед рассказывал мало и неохотно (теперь-то я понимаю почему). Для меня он всегда оставался и остается примером мужества и несгибаемости…

Последствия инсульта не проходят бесследно. Так случилось, что в 2006-ом году, 13 лет назад, дедушки не стало. Я плакал навзрыд, прощаться с ним было очень тяжело. А медали аккуратно хранятся у меня в ящике стола, как вечная память по моему дедушке, который так любил песню Марка Бернеса «Журавли»…

Глава 42. Я к вам пишу, чего же боле

Где-то на фоне увлечения Ремарком и вообще, наверное, в то время я пережил гормональный всплеск, я засел за стихи. Написал один-другой. Потом как-то за вечер, на фоне влюбленности в одну «недосягаемую» подругу, я разродился пятью стихами за раз. Не думаю, что Блок или Есенин в мои годы могли так. Впрочем, тут надо сделать небольшую оговорку – их стихи знают, мои же (периода с 2004 по 2008) не прочтет уже никто и никогда.

Я продолжал писать. Лучшего дурмана, чем от стихов, я не испытывал почти никогда. Литературный оргазм – это про стихи. Те четверостишья, которым наплевать на размеры, слоги, временами и на рифму. Строчки, словно наркотический дымок, возникали в моей голове и складывались в карамельные фразы, розовыми единорогами они падали на бумагу, в мой заветный старый блокнот с пожелтевшими листами.

За несколько лет моя коллекция выросла до 100 стихотворений. Я открывал «раннее», перечитывал «зрелого периода» и небрежно пролистывал «позднее». А потом однажды, после удачно сданной сессии, раскрыл блокнот на середине и начал выдергивать оттуда листочки, медленно разрывая их на части. Я собрал аккуратные остатки сотни стихов, которые никто и никогда больше не прочитает, и выбросил в урну. Хотел сжечь, но подумал – еще вызову пожар ненароком. Глупо сгореть из-за сотни стихов, не находите?

Жалею ли я об этом сейчас? Вот подумал про «горку осколков влюбленности» и что-то взгрустнулось. Интересно было бы почитать, я ведь на память свои стихи не помню и тем более не заучивал никогда. И вообще вначале верил в золотую аксиому любого поэта – девушки приходят и уходят, а посвященные им стихи остаются. Утешаю себя мыслью, что их литературная ценность была равна нулю.