Случайная женщина

Ее благодарность к родителям в основном проистекала — сколь бы невероятным это не показалось — из воспоминаний, за которые отец с матерью несли невольную ответственность. Да, у Марии сохранились счастливые воспоминания о детстве, а у кого их нет? Мы все храним воспоминания, сгребаем их в кучу и сортируем, согласно нашим надобностям. Мы поступаем так лишь затем, чтобы однажды — да хоть завтра — с удовольствием припомнить что-нибудь. Иной причины я не вижу. Любопытно, однако, что нет более бесполезных с практической точки зрения вещей, чем счастливые воспоминания, разве что надежды… Но пожалуй, рановато залезать в дебри, у нас еще будет для этого время. Воспоминания Марии были связаны с воскресными событиями — небольшими семейными экскурсиями, прогулками, поездками по историческим местам или на природу. Они садились в машину, все четверо — мать, отец, Мария и маленький Бобби, — и отправлялись в лес или в поле, на холмы, в деревню, в музей или в сад — собирать чернику, если был черничный сезон, или наблюдать за рыбаками в рыболовный сезон. Эти вылазки Мария считала свидетельством родительской любви, что не лишено логики, ибо, пожелай родители всего-навсего выдворить детей из дома, они бы не поехали вместе с ними, но отправили одних либо с теткой или дядей, а захоти они лишь выбраться на свежий воздух, то не стали бы брать с собой детей, но оставили их дома под присмотром бабушек и дедушек. Любовь эта казалась тем более странной, что, по мнению Марии, в детстве они с Бобби были, мягко говоря, невыносимыми и более чем склонными подраться, разораться, укусить, завизжать, описаться и поблевать. Одно из таких воскресений она вспоминала с особой нежностью. Вот и сейчас, сидя в кресле, она припомнила тот день. Они отправились в парк, то есть они называли это парком — бесформенное пространство на холме в двух пятых мили от дома, вобравшее в себя поляны, деревья, можжевельник и боярышник. С верхушки холма в одном направлении открывался прекрасный вид на поля и перелески — для тех, кто любит такие штучки, в другом — на Бирмингем, а рядом — самое главное достоинство парка — пролегало шоссе, оттого там никогда не было тихо, всегда слышался рев моторов на фоне пения птиц, мычания коров и прочих деревенских звуков, столь милых сердцу, если ваше сердце к ним лежит. Итак, парк. Однажды, в воскресенье, Мария потеряла там свою семью — нечаянно и не более чем на десять минут, но Марии показалось, что намного, намного дольше. Ей было семь, от силы — восемь лет. Как же она плакала, бегала, плутала, цепляясь носками за ежевику, и в конце концов упала и ушиблась столь сильно, что не могла подняться, и как они кричали: «Мария! Мария!» — то ближе, то дальше, то ближе, то дальше. Они нашли ее по плачу. Но прежде ее обнаружил прохожий, наткнулся на нее в траве. Привет, малышка, сказал он, почему ты плачешь, или что-то в этом роде; в общем, задавал какие-то дурацкие вопросы, насколько она помнила. Задним числом Мария полагала, что он намеревался ее растлить, но тогда такая мысль не пришла ей в голову. Вскоре ее нашел Бобби, он услыхал ее всхлипы, а потом мать наклонилась над ней, чтобы обнять и вытереть ей слезы рукавом пальто из грубого твида, и Мария, хотя она еще долго продолжала плакать, никогда не переживала такой радости, ни до, ни после.

Подобные воспоминания и питали в Марии нежные чувства к родителям.

Проблема заключалась в том, что отец с матерью пока не ведали об успешной сдаче экзамена. Мария сама узнала об этом только сегодня от миссис Экклз. Новость наверняка их обрадует, однако ее собственная реакция наверняка причинит боль. Мария не понимала почему. Она с удовольствием отправится в будущем году в Оксфорд — место не хуже других. Опять же, она не находила ни малейшего повода предполагать, что в Оксфорде ей понравится больше, чем в школе, а Мария противилась идее радоваться и уж тем более ликовать без всякой на то причины. Так как же сообщить новость отцу и матери, не расстроив или, чего доброго, не разозлив их при этом?