Случайно

Сколько лет было Еве? Она еще в школу не ходила. Одна песня называлась «Черный остров». Хотя свет от камина был довольно яркий, по углам комнаты украдкой змеилась темнота. Четырехлетняя Ева видела ее. По воскресеньям мать редко готовила ужин, обычно она делала тосты, и они с Евой ели их в уютной атмосфере, молча, слушая по радио двадцатку лучших хитов. До сих пор, думая о счастье, Ева представляет именно это: вкус тоста с джемом, ранние сумерки, радиоприемник на столе. Играет «Если ты сейчас уйдешь», хит группы «Чикаго». Он был наверху чартов. Хотя хронологически гораздо позже. Ева была уже подростком. Скоро Ева будет каждый день возвращаться домой к больной матери, не встающей с постели.

Это будет летом или зимой? Бывало, дни стояли длинные, бывало короткие.

И что она делала каждый день в четыре двадцать по приходе домой?

Ева бросала свою сумку у столика с телефоном, шла на кухню, опускала в кружку пакетик, заваривала чай и поднималась наверх, прямо в школьной форме. Голова матери казалась такой маленькой на фоне белых волн постели. Это ты, красотуля?

Так принято обращаться ко всем в Шотландии?«Это ты,…?» Да, это я. Потом маму увезли в больницу, и там она умерла. Врачи сказали, от болезни сердца. Еве было пятнадцать лет. У ее отца был бизнес в Штатах; у него там была другая семья. После смерти матери он ненадолго приехал к Еве. Они собрали все мамины вещи и раздали по соседям и магазинам секонд-хенд. Спокойно, говорила себе повзрослевшая Ева, укладывая пластинки с шотландской музыкой в картонные коробки, набитые свитерами. Надо же! Пластинка, даже в конверте, была не намного толще, чем кусочек плавленого сыра в упаковке. На обложке одной из них была изображена вершина горы с шапкой снега. Ничего, это просто снег в горах, уговаривала она себя, всовывая пластинку между стенкой коробки и чужой, аккуратно сложенной одеждой. Просто двухмерная картинка местности, которую я никогда не видела. Тихо, спокойно. Сейчас, почти тридцать лет и зим спустя, Ева, стоя у окна, едва сдерживает слезы, думая о себе тогдашней. Она, пятнадцатилетняя, все в том же школьном пуловерчике, глядит на нее сегодняшнюю исподлобья — холодно, дерзко, в глазах ни слезинки. Плюнь, говорит она. Как будто чье-то детство может служить оправданием. Не вини себя, ты не виновата. Она подняла со стола приемник, взявшись за ручку, и со всей силы швырнула об пол. Задняя стенка отвалилась, детали разлетелись по комнате. Ё-моё, когда ж ты вырастешь, фыркнула Ева-15 на Еву-42.

Когда она в последний раз так фыркала?

На похоронах мамы, при словах, что, мол, есть Господь, который якобы, если помолиться, на что-то для кого-то \ разорится. Еще на отца, который пригласил ее на первоклассный обед в лондонский ресторан — в качестве «прощального подарка» перед отлетом в штат Нью — Йорк. И снова на отца, когда, лакомясь креветочным коктейлем, он предложил ей приезжать погостить на лето в «новой семье». Через месяц ей исполнялось шестнадцать. И она фыркнула. Уже через месяц она сможет делать все по-своему! (Редчайший период в жизни, когда она могла себе это позволить.)

А еще когда? Когда Адам сообщил ей, что хочет развестись с ней и жениться на «Соне, менеджере из фонда», куда он недавно обратился с целью обзавестись «текущим счетом совместного пользования» для них с Евой.

Это розыгрыш? Его правда звали Адам? Ева не захотела отвечать на этот вопрос.