Случайно

Она садится в кровати. Берет камеру и поворачивает объективом к себе. Выключает изображение, вынимает кассету с записью, вставляет ее в специальное отделение и устанавливает камеру на столе. Сразу вставляет в камеру чистую кассету. Немного полежав на спине, Астрид переворачивается на живот. К концу этой поездки у нее в коллекции будет аж шестьдесят один рассвет — правда, смотря когда они уедут, в пятницу, субботу или воскресенье. Шестьдесят один минус девять. Т. е. все равно впереди еще пятьдесят две штуки. Астрид вздыхает. Вздох какой-то неожиданно громкий. Да, здесь ведь не слышно шума машин. Может, именно из-за такой непривычной тишины она никак не может заснуть. Совершенно не хочется спать. Вот сейчас встанет и пойдет снимать погром в ресторане. Она закрыла глаза. Она словно внутри ореховой скорлупки; ей там так удобно, словно она с рождения в ней находится. Голова у нее теперь будто в шлеме; колени идеально лежат в изгибе. Полная герметичность. Комната-мечта. Она в абсолютной безопасности. Никто не сумеет сюда проникнуть. Вдруг Астрид подумала, а как же дышать, если в скорлупке нет щелей. Интересно, а сейчас-то она дышит? Непонятно. Конечно, здесь, внутри, совсем ограниченный запас воздуха — если он вообще там есть. И тут она заволновалась — если Лорна Роуз, Зельда Хауи и Ребекка когда-нибудь случайно узнают, что ей в голову пришла эта мысль про то, как она оказалась внутри ореха, они будут ржать над ней, как над идиоткой… Лорна Роуз и Зельда Хауи играют на корте в парке в большой теннис. Астрид с Ребеккой идут мимо. Они еще как бы подруги. Лорна Роуз бежит через корт к ограде и говорит, пусть, мол, сыграют партию на соседнем корте, рядом с ними, а потом победительницы сразятся между собой, и так они выяснят, кто из них четверых — лучший игрок. Астрид смотрит на площадку, где должны играть они с Ребеккой: вся площадка засыпана битым стеклом. Она хочет сказать «нет», но Ребекка уже согласилась. Глянь, там же стекло, говорит Астрид, это бред какой-то. Ага, слабо, говорит Зельда Хауи. Мы знали, что ты не сможешь. Они нарочно насыпали туда стекла — это проверка. Только последняя дура будет играть среди осколков, обращается Астрид к Ребекке. Но та заходит на корт и с хрустом идет по битому стеклу. Тут к ограде подходит мужчина. Он отец одной из девочек. Астрид хочет рассказать ему про стекло на площадке, но не успевает: он громко зовет всех, кроме нее; он уже разделил на четыре равные части «Фрут энд нате». И раздает девчонкам по ломтику. Астрид силится рассмотреть, ест ли он четвертый сам, но с такого расстояния не может различить его лица, далеко. Она чувствует, что держит что-то в руке. Это камера. Можно снять все на видео, и тогда все узнают, что тут произошло. Но она не может поднять камеру. Какая тяжесть. Рука отказывается подчиняться. Где-то в страшной дали раздается звонок в дверь. Это дома. А дома, кроме нее, никого нет. Прихожая огромна и пустынна. Астрид бежит через нее к двери. Кажется, бежать сто лет. Когда она все же добегает, то сгибается пополам — дыхание сперло, и она жутко боится, что человек, звонивший в дверь, из-за ее медлительности уже ушел. Она открывает дверь. На пороге мужчина. У него нет лица. Ни носа, ни глаз — ничего, сплошная бледная кожа. Астрид бросает в пот. Мама будет в ярости! Это ты виновата, что он пришел. Сюда нельзя, уходите, хочет сказать она — но не может выдавить из себя ни слова. Нас нет дома, сипит она. Мы уехали! Уходите. Астрид пытается закрыть дверь. Тут на «лице» возникает рот, и оттуда вырывается оглушительный рев, словно она подошла слишком близко к самолету. Дверь от этого открывается настежь. Глаза Астрид распахнулись, и она скатилась с постели, сразу встав на ноги.

Они на каникулах, в Норфолке. Часы на отстойном радио показывают 10:27 утра. А страшный шум — это звук пылесоса, которым Катрина-Чистюля рьяно проходится в коридоре по плинтусам и под комнатными дверями.

Рука затекла. Она так и просунута в ремешок камеры. Астрид высвобождает руку и трясет ею, чтобы восстановить приток крови.

Потом становится ступнями на свои кеды и елозит по вытертому ковру. Подумать страшно, сколько старых, давным-давно умерших людей ступало по нему голыми ногами.

В зеркале она видит у себя на скуле отпечаток собственного большого пальца, это от того, что она спала с пальцами под щекой! Теперь она точь-в-точь как одна из тех керамических штуковин ручной работы, — мама не покупает фабричные изделия, только те, что лепили люди, кустари, они всегда оставляют на изделиях свои отпечатки рук, вместо подписи, — значит, она поставила автограф на самой себе!

Она прикладывает большой палец к отпечатку на скуле. Идеальное совпадение.

Астрид плещет водой налицо и вытирается рукавом своей футболки — все лучше, чем этим отстойным полотенцем. Надевает и завязывает кеды. Берет камеру в руку и открывает дверную задвижку.