Случайность

Каменский Анатолий Павлович Случайность

Анатолий Каменский

Случайность

I

Все то же -- тот же сладковатый и морозный воздух, те же узенькие тупички с размалеванными плакатами кинематографов, красными и зелеными вспыхивающими лампочками реклам, тот же широкий Крещатик, напоминающий собою Невский проспект, и та же барская комфортабельная гостиница, где полковник Власов останавливался в более счастливые времена. И хотя брат полковника, известный гинеколог, наверное, откажет ему в десяти тысячах, за которыми он приехал в Киев, все-таки ужасно приятно, что швейцар Никифор по-прежнему кланяется ему в пояс и что в швейцарскую доносится из ресторана сладострастная музыка Мартинеско.

-- Не очень постарел, Никифор! -- говорил полковник, прислушиваясь к обрывкам великолепного, изумительного "Тобогана", так волновавшего его два года тому назад.

На вешалках висели шубы, офицерские пальто, роскошные меховые ротонды, а внизу стояли высокие дамские ботинки и офицерские калоши с медными вырезами для шпор. Точь-в- точь как в международном вагоне, пахло хорошими сигарами и духами, и, поднимаясь на машине в бельэтаж, в свой любимый двенадцатый номер, полковник Власов все еще как-то инстинктивно старался забыть о том, что, в сущности, жизнь его кончена и что с завтрашнего дня он -- выбывший из строя солдат. На колени перед братом он, конечно, не встанет, а такие вещи, как фамильная честь, гибель родного человека, уже давно чужды пониманию этого слишком знаменитого господина. Вот в этом самом двенадцатом номере, за этим круглым столом, полковник Власов два года тому назад пил с одним залетевшим в его двери мотыльком нежный ликер "Кюрасо-Шипр" шутил, как расшалившийся подпоручик, и сыпал в сумочку мотылька еще свои собственные, а не казенные золотые. Но неужели так-таки нет никакой надежды, неужели ничто не может спасти его? Страшно отчетливо представилось полковнику серенькое петербургское утро, музыканты, выдувающие в серебряные трубы шопеновский marche funebre , ордена на подушках и его собственное тело в дубовом гробу, поставленном на лафет. Он походил по комнате, посмотрел на свой английский желтый саквояж с золоченым замком, на отогнутый край одеяла, окаймленного белоснежной простыней, и, почему-то боясь взглянуть на себя в зеркало, спустился вниз в ресторан.

II

Мартинеско, с громадными черными усищами, в узорчатой румынской куртке и широком красном кушаке, сидел за цимбалами впереди оркестра и двумя маленькими молоточками каким-то непостижимым образом извлекал из своего инструмента целую бурю звуков. Это уже была сменившая "Тобоган" "Царица-полька", и ее музыка наполняла зал сверху донизу каким-то прыгающим вакхическим дождем. Мужчины и женщины, ужинавшие за столиками, пили шампанское, смеялись, казались сплетенными и перепутанными между собою нитями этого стремительного музыкального дождя, и самому полковнику сначала показалось, что он попал в какую-то давно знакомую компанию. И Мартинеско, глядя прямо в публику, откровенно, по-детски улыбался ей своими глазищами и усищами. Конечно, не надо думать -- утро вечера мудренее. И почему полковнику Власову обязательно должен подписать смертный приговор его собственный брат? А вдруг его опасения преувеличены, и знаменитый гинеколог в последнюю минуту расчувствуется и выложит деньги на стол.

-- Послушайте, человек, -- сказал полковник, внимательно разглядывая меню, -- наклонитесь ниже. Вы не знаете, кто эта дама в черном бархатном платье? Не с офицерами, а за соседним столом? Артистка? Гм... А может быть, вы передадите ей карточку? Скажите: из Петербурга.

И через несколько минут полковник Власов уже сидел вместе с хорошенькой артисткой, действительно артисткой, в отдельном кабинете, ужинал, пил шампанское, восторженно аплодировал из окна кабинета Мартинеско, а потом велел лакею подать в двенадцатый номер кофе и "Кюрасо-Шипр". И, уже оставшись один, он заснул крепким, совсем молодым сном.

Под утро ему приснилось, что он сидит, взявшись за руки со своим давно умершим закадычным другом, жалуется ему на свое горе, а тот успокоительно кивает головой и говорит, что не надо отчаиваться и тогда все будет хорошо.

III

Брат полковника Власова, знаменитый гинеколог, принял его в очередь, как пациента, через пять человек. Горничная и фельдшерица в белом халате, вероятно, подумали, что полковник -- муж одной из ожидавших в приемной дам.

-- А, это ты, -- сказал гинеколог, не улыбаясь и осторожно целуя его в щеку, -- когда приехал? Что у тебя болит?

-- О, ужасно серьезная, почти смертельная болезнь, -- отвечал полковник Власов, чувствуя, что этот случайно взятый обоими шутливый тон погубит все.

-- Какие пустяки, -- говорил немного погодя гинеколог. -- Десять тысяч для человека с твоим положением -- совершенная чепуха. Ты их легко соберешь у себя в Питере. Это не то что наш брат рабочий. Совсем как курочка, по зернышку... -- И он кивнул на подносик с бумажками и золотыми.