Случайные обстоятельства. Третье измерение

— А если этот абзац под конец перенести? — спросила она. — Или... — она отыскала один из листков на столе, — ...или сюда?

— Можно... — Андрей Михайлович пожал плечами. — И под конец можно, и в середину. Куда ни поставь, везде вроде бы он к месту, — хмыкнул Каретников. — А вот если бы здесь была по-настоящему логическая связь, вы бы никуда не смогли его переставить. А так — он у вас по всему тексту может себе разгуливать. И кстати... что это за фраза: «...переходит в таковое боковой стенки»? Не по-русски как-то.

Тоном своим Каретников был недоволен. Нужно бы как обычно: с иронией, с усмешкой, легко, — а он говорил каким-то скучным, поучающим голосом, и случалось это именно когда он с ней говорил. Какой-то въедливый, скрипучий, по-старчески нудный тон.

— Ой, Андрей Михайлович, я очки забыла... — словно бы заранее извинилась она за то, что ей близко приходится наклониться к листкам на столе и, значит, к нему, Каретникову, тоже.

Возможно, это объяснялось в какой-то мере неожиданностью затеянного Кирой Петровной кокетливого наступления, а неожиданность нередко тормозит даже самые древние мужские инстинкты; возможно, по молодости и самонадеянности своей — хотя ей и было отчего надеяться на себя, — Кира Петровна все же не учла, что до сих пор бытует еще тип мужчин, которых отталкивает слишком очевидная женская предприимчивость; а может — дай-то бог! — не таким все же легкомысленным человеком был Андрей Михайлович, — но только не чувствовал он в эти минуты ни малейшего почти волнения от непосредственной близости у своей щеки и у плеча всего того, что, по справедливости, могло быть и было гордостью Киры Петровны. Как, впрочем, не менее возможно и то, что мужчине на пятом десятке необходимо иногда убеждение, что ты нравишься не потому, что от тебя столь очевидно зависят, а и сам по себе.

Так или иначе, но Каретников от этого затянувшегося прикосновения Киры Петровны ощущал скорее неудобство, тем более что в любую секунду сюда мог заглянуть кто-нибудь из сотрудников и вообразить то, чего не было ни в мыслях, ни в ощущениях Андрея Михайловича.

А еще Андрей Михайлович чувствовал и некоторую беспомощность, потому что, например, хотя бы чуть отодвинуться от Киры Петровны он тоже не мог: в конце концов, то, что он воспринимал как явную женскую уловку, могло быть на самом деле совсем не намеренным с ее стороны, — и хорошо бы он тогда выглядел!

От всего от этого Каретников говорил, может быть, порезче, чем собирался говорить.

— Ну, а выводы, — сказал он, — совсем уж микроскопические. Вот в первом же... — Каретников ткнул карандашом. — Где тут ваше понимание патогенеза? Как происходит метастазирование? По каким путям?

Кира Петровна наклонилась еще ближе, старательно вглядываясь в те строчки, на которые указывал Каретников.

— Ну... — кокетливо протянула она, — тогда... тогда можно написать, что... что из-за распространения по лимфатическому руслу все и происходит. Нет?

— Что именно? — спросил Каретников почти с неприязнью. — Происходит — что?

В ту же секунду он перестал ощущать ткань ее шуршащего халата у своей щеки и усмехнулся точности дозировки, с какой Кира Петровна допускала услаждаться собой: дескать, ты ко мне холодно — что ж, тогда и я тоже.

— Что метастазирование опухолевых клеток происходит из-за их распространения по лимфатическому руслу, — сказала Кира Петровна.

«Чурбан какой-то бесчувственный, — обиделась она и тут же мстительно подумала: — Может, ему вообще уже ничего не надо?»

— Н-да... — Каретников откинулся на спинку стула и, постукивая карандашом, стал обдумывать, как объяснить ей, что для диссертации необходим все же иной уровень мышления. — Видите ли, Кира Петровна... Вы сравниваете, скажем, собаку и лошадь. И все ваше утверждение сводится к тому, что и та, и другая имеют ноги. Или, в лучшем случае, что они — едят. Тоже ведь верно? Но возможен и другой вывод: и собака, и лошадь — животные. Это уже, если хотите, хоть какая-то концепция. Понимаете?

Она понимала. Несмотря на причиненную ей обиду, он все же нравился Кире Петровне и без всяких меркантильных соображений. Но так как были и меркантильные, ей уже совсем не трудно было даже сейчас смотреть на Андрея Михайловича с откровенным обожанием. И под этим ее взглядом Каретникову уже начало казаться, что он, наверное, излишне суров с ней, чересчур придирчив и что нужно быть снисходительнее.

— Давайте-ка вот что, — неожиданно мягко проговорил Каретников. — Я вам наговорю «рыбу», ну, приблизительный сюжетец, а вы записывайте. Если что непонятно будет — объясню. Идет?

— Ой, Андрей Михайлович, конечно! — просияла Кира Петровна, одарив его таким благодарным и нежным взглядом, каким смотрит женщина, которая вновь обрела уверенность, что она нравится.