Случайные обстоятельства. Третье измерение

Операция проходила гладко, без затруднений и неожиданностей. Они стояли друг против друга; и вполголоса, продолжая свое дело, прерываясь лишь затем, чтобы попросить тот или иной инструмент, Каретников рассказал Сушенцову, что как-то, мол, под пасху, когда Христос вечерял со своими апостолами, он, как бы между прочим, сообщил им, что один из них предаст его.

— Иуда, тридцать сребреников, — уверенно подсказал Сушенцов.

— Это слишком грубый и очевидный случай, — возразил Каретников. — Тут предал — просто продал. Хотя, впрочем, и на этот счет есть ряд любопытных версий... А я хочу о «петухе». Случай — как бы сказать? — ну, более элегантный, если можно так выразиться...

— Предательство — оно же все равно предательство, — заметил Сушенцов.

— Что ж... Рад, — проговорил Каретников. — Но для краткости все же опустим про тридцать сребреников. Так вот... Когда Иисус сказал, что ученики предадут его в эту ночь, Петр обиделся: все, дескать, как хотят, за всех не ручаюсь, но я — никогда! Христос на это грустно так улыбнулся и говорит: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня...» А ведь и в самом деле отрекся. И раз, и другой, и третий... «И вдруг запел петух...» Вот такая, значит, история получилась некрасивая...

— Нехорошо Петр поступил, — улыбнулся Сушенцов. — Я правильно понял, Андрей Михайлович?

— Про Петра? Исключительно правильно.

Операцию они заканчивали в полном молчании, а когда уже размывались, каждый над своей раковиной, Каретников, наклонившись к Сушенцову и чуть не касаясь маской его маски, совсем тихо проговорил, чтобы уж точно никто не услышал — ни сестра, ни нянечка:

— А негоже так, Владимир Сергеевич... Если взялся за гуж, как говорится...

— Не понял, Андрей Михайлович, — насторожился Сушенцов. — О чем вы?

Каретников, жестом пригласив за собой, отошел к окну, снял марлевую маску, обтер ею пот с лица, Сушенцов по привычке то же самое сделал, и они смотрели друг на друга: Каретников — недоверчиво, а Сушенцов — с открытым недоумением в ясных светлых глазах, быстро, однако, прикидывая, что если о Кире Петровне речь, то как же это стало известным Каретникову, когда ни на кафедре никто не знает, ни вообще в институте, ни она вроде бы не могла. К чему это ей, замужней женщине... Или как раз она-то и могла? Брошенные, они в отместку, бывает, все могут...

— Я — о Кире Петровне, — сказал Каретников.

«Все-таки, значит, она. Сама легла — и сама же потом нажаловалась! Вот неблагодарная!.. Да хуже, просто...» — Сушенцов выругался про себя.

— Ну, с кем этого не бывает, Андрей Михайлович! — протянул Сушенцов одновременно и просительно, и как бы извиняясь за некую шалость, и призывая к сочувствию — мол, мы-то, мужчины, можем понять: ну, не устоял, ну, что же теперь — казнить за это?! Женщина красивая, ничего такого не обещалось ей, ничего ей и не нужно, хороший муж, семья... — Да уже и все в прошлом, Андрей Михайлович. Честное слово даю: завязал.

— Что в прошлом — об этом я косвенно догадался, — с иронией сказал Каретников, как-то презрительно покривившись.

«Как — «косвенно»? Не она ему пожаловалась?» — с недоумением подумал Сушенцов, казня себя, что тогда, выходит, он сам же и проговорился. Зря поспешил вину признать... Как же быть теперь?

— Но вот как я не уловил... — Каретников снова неприятно усмехнулся. — У вас-то вполне сложившийся, свой стиль, и мне давно следовало догадаться, чья рука столь блестяще пишет диссертацию Киры Петровны.

— Ну, тут ведь ничего такого предосудительного, — осторожно возразил Сушенцов. — Если можешь подсказать, отредактировать — почему бы не помочь коллеге? Это даже и в интересах кафедры...

— Н-да... В интересах... А как теперь-то быть?

Об этом как раз и Сушенцов думал — что ему теперь делать? — но, уточняя, он все же спросил:

— Кому?

— Разумеется, не вам. Передо мной — как ей быть?

— Андрей Михайлович, но... — Сушенцов развел руками. — Я же не нанимался на всю жизнь...

— А вы, оказывается, интересный... коллега... — Каретников с холодным любопытством смотрел на Сушенцова. — Нет, в самом деле: неужели вы не понимаете? Совсем?

— Андрей Михайлович, если вы считаете... Я же не отказываюсь! — горячо сказал Сушенцов. — Раз надо что-то за нее...

В глазах его была такая искренняя готовность исполнить все, что потребуется, но и такое, тоже совершенно искреннее, непонимание, чего же все-таки от него сейчас хотят, что Каретников почувствовал свое полное бессилие хоть как-то объяснить Сушенцову, что, конечно, оба они хороши — и она, и он, Владимир Сергеевич, — но ведь она-то, в конце концов, сподличала прежде всего сама с собой, а он, Сушенцов... Нет, не объяснить было.

— Так вы ничего и не поняли, — сказал Каретников и направился к двери.

В коридоре ему встретился Иван Фомич и, глядя на Каретникова, встревоженно спросил:

— Что-то случилось?

— С чего вы взяли?

— А это... на вас, извините, лица нет...

— Не преувеличивайте, — улыбнулся Каретников. — Хоть какое-то, надеюсь, есть?