Случайные обстоятельства. Третье измерение

— Сейчас сяду, — отмахнулась Светланка. — Папа, а ты знаешь зачем?

— Что — зачем? — Хотелось ему пока с мыслями собраться...

— Зачем добрым быть? — повторила она. — Если тебе же только хуже от этого?! — Она исподлобья смотрела на отца, точно как он смотрела, и с нетерпением ждала ответа, который он должен был ей дать тут же, не сходя с места.

Смущенный, что вот так сразу ничего определенного ответить не может, Букреев подумал, что ему самому такой вопрос, сколько он помнил себя, никогда вроде бы не приходил в голову. Отчего же он вдруг ей пришел?

«Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — он не знал, откуда это всплыло, да и было ли вообще такое, существовало ли оно — он тоже не знал. Хотя — не мог же он сам это придумать?! Но, повторяя сейчас про себя эту навязчивую строчку — то ли отрывок какого-то стиха, то ли слова слышанной где-то песни, — строчку, чем-то похожую на заклинание, Букреев обрадованно почувствовал, что где-то здесь, рядом, в чем-то уже и ответ на ее вопрос, но как это все выразить, связать, продолжить, — он не знал...

Он смотрел на Светланку и думал, что она слишком на него похожа, чтобы быть красивой, да что там — красивой!.. Он вообще часто думал о том, что природа все-таки нечестно распределила красоту между его детьми, обойдя ею как раз того ребенка, кому красота в жизни была во много раз нужнее. А ведь Светланке всегда, наверное, придется помнить, что обделена, — помнить хотя бы из боязни, что в любую минуту ей могут об этом напомнить другие...

«Зачем добрым быть?..»

— Если ты считаешь разговор серьезным, может, тогда не стоит об этом в прихожей? — улыбнулся Букреев.

— Когда я лягу, мы поговорим, да? — просияла Светланка.

— Алгебру сначала сделай, — напомнил он.

Андрей уснул после пятой или шестой сказки — Букреев уже и со счета сбился. Он перешел из спальни в комнату дочери, помог ей решить задачку, обрадовался, что она быстро все схватывает, а потом, когда дочка наконец тоже улеглась, он подсел к ней и почему-то вдруг вспомнил и рассказал ей, как однажды на юге она, пятилетняя, чуть постарше Андрея, заболела тяжелейшей ангиной, как она металась в жару, как потом начался сильный озноб, а поселок маленький, ночь, никаких врачей и «скорой помощи», — и он прилег рядом, гладил, успокаивал, ничем не умея помочь ей, а она все тянула и тянула на него одеяло, думала, наверно, что раз ей так холодно, то, значит, и ему, и все время заботливо спрашивала его об этом...

Светланка с интересом слушала о своей неизвестной или просто забытой детской жизни, удивляясь, почему сама не помнит, а потом, заглядывая ему в глаза, спросила:

— Ты хочешь, чтобы я была доброй? Да?

Он улыбнулся, подумав, что все оказалось проще: не общие рассуждения ей нужны, а вот — хочет ли он, именно он, чтобы она была доброй... Или не так понял? А как тогда?..

— «Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — сказал он вслух. — Ты не знаешь, откуда это?

— Откуда? — спросила она.

— Я вот и сам не знаю...

Попрощавшись с дочерью, Букреев выключил свет, проверил, не тянет ли от форточки, и вышел.

«Она и так добрая», — думал он о Светланке. Это уж не в него, видно. Скорее, в Ольгу...

А все-таки часто ему казалось, что он лучше, острее, чем жена, чувствует, когда Светланке бывает плохо, и, чувствуя это, Букреев многое ей молчаливо прощал, чего Андрею в ее возрасте, наверное, не будет прощать. Считалось, что балует...

Ольга сидела у телевизора, внимательно смотрела какую-то передачу и даже не обернулась.

— Все. Заснули, — весело сказал Букреев. — Можно и об личной жизни подумать.

— Сам виноват, — сказала Ольга, не отрываясь от телевизора. — Видишь их редко, вот и потакаешь.

Нет, все-таки она на что-то обиделась.

Ссориться им почти не случалось, никаких особенных недоразумений не бывало, разве по пустякам, да и то она всегда умела вовремя уступить, как-то сгладить его резкость, а тут — на тебе, целый вечер!

Может, на ней платье новое, а он не заметил? На это она обижалась иногда. Могла обидеться.

Букреев внимательно присмотрелся, показалось, что действительно, кажется, новое, — он вообще не запоминал, во что она одевалась, — и, желая показать, что все же обратил на это внимание, Букреев сказал:

— А красивое платье! Где это тебе удалось?

Ольга оглянулась, поняла, что он серьезно сказал, уничтожающе спокойно ответила:

— У меня это платье уже второй год. — И снова отвернулась к телевизору.

— А... а совсем как новое, — пробормотал он, не зная теперь, как выйти из этого дурацкого положения. Во всяком случае, решил он для себя на будущее, лучше уж проглядеть ее новое платье, чем вот так ошибиться.