Довольный, Михаил Антонович кивал и лишь возразил, что речь-то не просто о благодеянии, меценатстве. Чехов не только деньги давал на школы — он вникал во все подробности, знался с каждым подрядчиком, каменщиком, плотником. А поди-ка уговори знаменитого Антокольского, чтоб тот согласился поставить скульптуру в каком-то заштатном Таганроге, до которого тысячу верст скачи — не доскачешь... Дело-то в том, что он. Чехов, себя на все это тратил: свои нервы, свое время... И знаете, никого это не удивляло, никому не приходило в голову поберечь его. Даже когда он был смертельно больным и едва передвигался из-за одышки, одна его знакомая без всяких угрызений совести дает ему поручение часики ее снести в починку...
Михаил Антонович мог бы сейчас рассказать им не одну подобную историю, но и времени было в обрез, да и сам при этом всегда только расстраивался за Чехова, слишком многих начинал ненавидеть из его окружения, себя же потом одергивать приходилось: ну нет же их, давно уж нет!..
Похвалив Степанскую за хороший ответ, он отпустил ее, вызвал еще нескольких и уж совсем растрогался, когда Инна сказала, что, читая Чехова, заметила такую его особенность, что получается, будто не я сужу его героев, которые поступают не так, как надо, а я же сама тоже виновата вместе с ними.
Потом, переходя к новой теме, он спросил у класса, а как они понимают лаконизм Чехова. В общем-то они правильно понимали, но он все же поинтересовался: по их мнению, сколько приблизительно страниц занимает «Дама с собачкой»?
Посыпались уверенные ответы: сто, двести, больше — там же целая жизнь проходит!.. Огромная жизнь, согласился он. От вроде бы пошленького курортного романа поначалу — и до высокой любви...
Он раскрыл перед ними томик Чехова и вместе с ними посчитал: шестнадцать страниц, всего восемь листиков.
Они удивились, громко стали обмениваться впечатлениями, и вдруг, смолкнув, все дружно повставали из-за парт.
В дверях стоял директор школы. Осанистый, внушительно неторопливый, с цепким твердым взглядом исподлобья, умел он подчинять себе не только учителей, но и учеников, что по нынешним временам, как полагал Михаил Антонович, было много сложнее.
— Шумно в классе, — сказал директор и, помолчав, ткнул пальцем: — Постричься.
— Я... я стригся... — пролепетал ученик, один из самых робких в классе.
— Значит, плохо стригся, — сказал директор. — И давно. Как фамилия?
— Моя?..
— Свою я сам знаю.
Послышался подобострастный смешок, и Михаил Антонович укоризненно покачал головой: ну почему всегда находится кто-то, кто немедленно принимает сторону сильного?!
— Петров, — назвался ученик.
— Вот завтра, Петров, зайдешь ко мне перед уроками — показаться, как понял мое замечание. Михаил Антонович, на минуту...
Они вышли в коридор.
— Предупредите всех: сидеть завтра, чтоб муху слышно было!
— У нас и мух-то нет, — улыбнулся Михаил Антонович.
Директор холодно посмотрел на него, давая понять всю неуместность шуток накануне такого дня.
— И еще... Кто из ваших учеников вызывает опасения? Не в смысле знаний — таких просто не вызывать завтра, а по линии, так сказать, поведенческой...
— Простите?.. — Михаилу Антоновичу вдруг захотелось вслух не понять то, что он уже вполне уловил.
— Что ж тут непонятного! Самых неуправляемых перевести на завтрашний урок в параллельный класс.
— Но... но как же я объясню им?.. Как вообще это объяснить?
— А никак. Они уже достаточно взрослые люди и прекрасно все понимают.
— То есть — что значит: «все понимают»?.. — Пораженный, Михаил Антонович уставился на директора.
— А то и значит! А я вот — вас не понимаю, Михаил Антонович: вам хоть сколько-нибудь дорога честь нашей школы?
Михаил Антонович растерялся. Как же так?! Смотреть при этом совершенно открыто, без тени смущения...
Уличать кого-нибудь во лжи ему всегда было тягостно и стыдно. Он и учеников-то никогда не подлавливал на этом — напротив, всем своим видом старался показать, что он не верит, будто ложь была намеренной. Просто, мол, не так мы его поняли, неудачно он выразился... А как же иначе?! Как это не дать человеку еще один шанс? А директор... Может, он и в самом деле искренне убежден в своей правоте? Тем более он у них в школе совсем недавно...
— Простите, — проговорил Михаил Антонович как можно мягче и участливее, — вы действительно считаете, что для чести нашей школы...
— Потрудитесь сделать, как я сказал, — перебил его директор. — И никаких этих ваших дискуссий на уроке. Строго все по программе: от и до.
Круто повернувшись, он пошел по коридору, крепкий, уверенный, хозяйственно оглядывая по дороге, все ли тут в порядке, и кое-где поправляя на дверях таблички, а Михаил Антонович, спохватившись, что столько времени у них от литературы оторвали, заспешил к своим ученикам.
Теперь ему и в самом деле захотелось предупредить их о завтрашнем госте, но Михаил Антонович все же поборол в себе это желание: была какая-то особенная приятность вести себя даже и перед самим собой так, будто ничего не случилось.