Случайные обстоятельства

— А ты ничего устроился, — Редько с удовлетворением оглядывал палату. — Как на курорте. Даже с цветочками... — Он наклонился к стакану на тумбочке, но цветы ничем не пахли. — И где это зимой их достают?..

— Ты слышишь? Мне здесь уже надоело. Даже похудел. На три кило.

— А на курортах мужчина и должен худеть, — невозмутимо сказал Редько. — Тут такие сестрички ходят!..

— Какие сестрички?! — с досадой сказал Володин. — Я уже от всех этих процедур... Мне, может, уже и не нужны никакие сестрички.

— Еще два-три дня, Серега. Осокин с морей вернется — тогда и выйдешь. Не подводить же командира!.. А пока мы с тобой все по науке делаем. Зря меня, что ли, в академии учили?

— А их разве не учили? — кивнул Володин на дверь.

— Ну, медицина — не математика. Это искусство, тут все по-разному бывает. А на нашей стороне еще и моральный фактор. Ты начальнику отделения жаловался, как я говорил?

— Ох, Иван, так нажалуешься, что с флота, чего доброго, погонят, — вздохнул Володин. — Из-за тебя мне теперь кишку глотать придется. А я не умею. В первый раз... Понимаешь?

— Что ты, в самом деле, слюни распустил? — с негодованием сказал Редько. — Он не умеет! А рожать в первый раз? Тоже никогда не приходилось, а... рожаем?!

Володин рассмеялся:

— Умеешь ты все-таки убеждать, Иван. Даже как будто полегче стало.

— А после разговора с врачом всегда должно быть легче. — Редько вспомнил, что привез Володину письмо, и полез в карман, хитро поглядывая на штурмана.

— Письмо? — заволновался Володин. — Что ж ты сразу... — Он протянул уже руку, и, пока Редько шарил по карманам и бормотал себе под нос, что, может, он не захватил, очень уж на автобус торопился, но чего волноваться, письмо не от родителей, так что ничего страшного, в следующий раз привезу, — Володин все понял, заулыбался, рука его просительно висела в воздухе, но не убирать же ее теперь, хотя нетерпение, которого он не сумел скрыть, все-таки смущало его. Впрочем, не совсем, оказывается, и смущало...

— Сейчас почитаешь или когда уеду? — Редько передал наконец письмо.

— А ты очень спешишь? — спросил Володин, еще издали узнавая почерк.

— А ты? — улыбнулся Редько. — Ты очень спешишь? — И глазами показал на конверт.

— Ваня, всего пять минут!.. — попросил Володин.

— Ладно, — великодушно согласился Редько. — Я пока к начальнику отделения схожу.

...Она писала «здравствуйте», обращалась к нему по-дружески тепло, почти ласково, в одном месте даже назвала «Сереженька» (он перечитал это несколько раз); но Володин немного разочаровался, потому что письмо было пусть и ласковым, а все-таки слишком как будто спокойным. Он, может, и сам хотел бы писать ей в таком же тоне, но у него в последнее время так не получалось: выходило то сдержанно-сухо, то сентиментально — даже самому противно становилось, а то почему-то чуть ли не развязно. И он пока что не отправил ей отсюда ни одного письма, хоть принимался за них каждый день.

А вчера он родителям так и ляпнул: «Не пора ли вашему сыну жениться?» Представил себе, как разволнуется мать, и вычеркнул это.

Да и начать надо было все-таки с Аллы, а не с родителей.

«Здравствуйте, Алла», — напишет он. Нет, это слишком сухо, как будто она ему просто знакомая. «Здравствуйте, Аллочка...»

Володин повторил, прислушался — и снова это было не то... Не то, что он должен был сказать ей в первой же строчке.

«С тех пор как я познакомился с Вами, я боюсь Вас потерять, милая и — увы! — уже, кажется, необходимая женщина... Видимо, не заслуженную тобой радость всегда боишься потерять...»

Нет, об этом не надо, подумал Володин. Всякую, наверно, радость боишься потерять, даже пусть и заслуженную. И потом... Не следует ее все-таки баловать такими признаниями... Но вообще, насколько помнил себя, он раньше всегда боялся не кого-то потерять, а потерять именно себя.

Письмо никак не сочинялось, и он подумал, что проще телеграмму дать.

«СДАЮСЬ ТЧК ОЧЕНЬ ПРОШУ СОГЛАСИЯ ТЧК СЕРГЕЙ».

Подумаешь, он сдается... Тчк... А может, ей и не нужно над тобой победы? Он, видите ли, сдается!

Надо совсем просто: «Очень прошу быть моей женой»...

Но стыдно же отправлять такую телеграмму...

Он представил себе, как заулыбаются на почте, и не только на почте — надо же еще через Редько передать...

Да, но если она вдруг возьмет и согласится? Значит, все тогда? «Прощай, мой табор, пою в последний раз»? Нет, пожалуй, лучше отложить пока с этой телеграммой. Вот приедем в Ленинград, осмотримся, тогда и решим...

 

Начальнику отделения Иван Федорович рассказал, какой у них штурман замечательный специалист и грамотный офицер — об этом, кстати, и в служебной характеристике написано, — но тут же, вздыхая и сокрушаясь, добавил на всякий случай, что есть вот у человека одна нехорошая черта: всегда старается скрыть свою болезнь, и только уж если совсем его припрет — только тогда, может быть, и пожалуется.