Я перелистываю еще одну страницу. Устроитель свадеб уже сделал макеты. Можно посмотреть не только, как выглядит берег, но и прикинуть варианты оформления. Тут же приклеены фотокарточки с разными арками. Есть белоснежная с нежными цветами и жемчугом, а есть более активные. Розовая, золотая, с голубыми бутонами.
— На любой вкус, — подытоживает моя мама.
Я вижу по ее реакции, что ей трудно дается новая реальность. Она силится осознать все то, что происходит со мной, но выглядит оглушенной. Я сжимаю ее ладонь. Мы несколько раз говорили с ней по телефону, я пыталась подготовить ее и сделать так, чтобы она забыла, что нас с Макаровым сперва связывал контракт. А то она не знала, что думать. Один раз она даже заговорила шепотом, словно боялась, что нас подслушивают, а я попала в западню и не могу ей ничего честно рассказать. В конце концов, мама поверила мне, что все в порядке. Но перемены даются ей тяжело.
— Помнишь, тебе всегда нравились церемонии, как в фильмах? Чтобы на свежем воздухе и без лишнего официоза?
Мама кивает.
— Мы можем проредить список гостей, — отзывается Алексей. — Елена Григорьевна, у вас есть персоны, которых вы не переносите? Я имею в виду известных людей. Мы включим их в черный список.
Алексей ласков с моей мамой. Я поделилась с ним ее тревогами, и он явно извлек выводы. Я ловлю его взгляд и посылаю немую благодарность. Он, конечно, прекрасно держится. Спрятал подальше свою тяжелую энергетику, которая у него, как каток, в плохие минуты. Даже двигается он иначе. Мягче, медленнее. Все равно, что смотреть на родной город в разную погоду. Вроде бы те же улицы и здания, но в солнечный день — это один пейзаж, а в дождливое промозглое утро — совершенно другой.
— Даже как-то неловко, — мама пожимает плечами.
— Потом шепнете Ире, она мне передаст, — отзывается Макаров.
После ужина мы выходим на задний двор. Леша ловит мою ладонь и показывает дорогу. Уже начинает смеркаться, так что я достаю пледы и раскладываю их по стульям. Макаров же разжигает огонь. Я оглядываюсь через плечо и с улыбкой замечаю, что наши мамы мирно беседуют. Они заняли лавку, которая стоит рядом с кустарниками, и совершенно о нас позабыли.
— Кажется, мы их замучили, — подшучиваю, касаясь плеча Леши. — Может, пора закругляться и показать им спальни?
— Пусть поговорят, не волнуйся.
Он забрасывает в костер последнее полено и разгибается. Пускает меня под руку, а я разворачиваю плед. Пытаюсь укрыть нас обоих, но Макаров даже не думает мне помогать. Либо у него беда с координацией движений.
— Ты специально? — не выдерживаю и хватаю его запястье.
— Мне не холодно, малышка.
Он с обидной ловкостью перехватывает мои руки и забирает плед. Еще пара секунд и я оказываюсь закутана в него до подбородка, а сверху, для верности, закрыта сильными мужскими руками. Макаров крепко обнимает меня, прижимая спиной к своей груди.
— Это мое слабое место, — признаюсь и опускаю глаза на костер, от которого отлетают яркие искры. — Когда ты называешь меня “малышкой”, внутри отдается. Как за живое…
— Тебе не нравится?
Он наклоняется, заглядывая в мое лицо.
— Дело в другом. Я так ярко запомнила момент, когда меня привезли к тебе после похищения. Я была перепугана и едва понимала, что у меня творится на душе, но пыталась держаться.
— Ты была как пружина.
— Да, — я откидываюсь на его грудь и чувствую, как Алексей опускает ладони на мой живот. — Ты сказал, что я малышка, и меня прорвало. Я как будто вспомнила, что уже можно выдохнуть и побыть слабой. Я так расплакалась…
— Это нормально.
Он целует меня в висок, а потом крадется губами дальше. Я отвечаю ему и принимаю поцелуй. Тот выходит медленным и глубоким, словно мы продолжаем говорить губы в губы. Он успокаивает и дает снова почувствовать себя малышкой, ведь рядом с ним можно позволить мгновения слабости. Даже беззащитности. Он поддержит, даст опереться.
— Но больше плакать не буду, — я улыбаюсь, ловя его подбородок пальцами. — Только если капризничать.
— А ты умеешь?
Он смотрит со скепсисом. Из-за чего хочется срочно научиться показывать дурной характер, да так, чтобы у него больше не оставалось сомнений.
— Если честно, то нет, — но приходится признать “горькую” правду. — Как думаешь, я понравилась твоей маме?
— А ты сама не видишь? Она за столом два раза щипала себя. Все думала, что спит.
— Хватит прикалываться…
— Я серьезно, сам видел.
Я толкаю его плечом.
— Ты прекрасная, — произносит он с совершенно беззаботной улыбкой. — Конечно, ты ей понравилась. Может, не так сильно, как я твоей маме, но близко.
На следующий день я выныриваю из кровати, накидываю легкий халат и быстро привожу себя в порядок. Потом иду к маме, которой выбрала спальню с французским балконом. Он смотрит на сосновый бор, а мама обожает аромат хвои.
— Тук-тук, — произношу, заглядывая в комнату.
Я знаю, что она уже не спит. Моя мама — человек режима. Она встает в восемь утра и тут же начинает искать себе занятие даже в выходной день.
— Как спалось? — я пытаюсь заглушить удивление, потому что моя мама до сих пор в ночной сорочке.