— Ты, Карповна, ровно судья-прокурор! — старик топнул. — Чего всех учишь? А сама? Жизнь у тебя перевернутая, неладная…
— Хватит, Вавилыч, — остановил его неслышно подошедший мужчина в клетчатой рубашке.
— Тебя, Суслов, не спрашивают! — крикнул старик. — У нас с ней давнишнее. Должон я ее переспорить!
Гром со звоном и скрежетом прокатился по крыше. Вслед на нее обрушился новый порыв ветра, град, ливень. Послышался сухой треск. Вспыхнул сноп искр.
— Работы-то алектрикам. — Карповна вздохнула. — Сколь проводов-то пооборвет… Позапрошлый год меня в грозу столбом чуть не изувечило.
— Это тебя судьба наказывает, — сквозь зубы процедил Вавилыч. — Больно умной себя показываешь.
Пашка потянул меня за рукав, шепнул:
— Они всегда так.
Большая кепка то и дело закрывала ему лоб, он отбрасывал ее на затылок привычным ударом указательного пальца по козырьку.
В углу сидел парень, одетый в тельняшку с отрезанными выше локтей рукавами. Глаза его настороженно блестели.
— Прошлое лето я к сыну ездил, — с гордостью начал рассказывать Вавилыч. — В Кунгур. Встретили меня… э-эх! Костюм подарили, портсигар с узорами, валенки чесаные. А у тебя…
Суслов позвал:
— Подь сюда, Вавилыч.
— А чего это я к тебе пойду? — моментально рассвирепел старик. — Подь сюда! Подь сюда! — передразнил он и тут же подошел. — Чего надо?
Что ему говорил Суслов, я не слышал.
— В кино я вчера была, — тихо сказала Карповна, — и уж поплакала вдоволь, досыта. Уж такую душевную картину показывали. И одного я не поняла: за что же паренька-то хорошего идиотом прозвали?
Вырвавшись из рук Суслова, Вавилыч подскочил к ней и торопливо выкрикнул:
— И не поймешь! Не поймешь!
Парень в тельняшке встал рывком, подошел к старику и, размахивая руками, замычал.
— Глухонемой он, — шепнул мне Пашка.
Старуха сказала парню, старательно выговаривая каждое слово:
— Сиди, Витюша, сиди.
Погрозив Вавилычу кулаком, Витюша ушел на свое место. Карповна спросила:
— Кипяточку, люди добрые, не желаете?
И хотя все промолчали, она вытащила из печки огромный закопченный чайник, достала с полки посуду, консервную банку с мелко наколотым сахаром.
Вавилыч рассказывал мне на ухо:
— Муж-от ее, Евдоким, к Катьке Сухоруковой ходил. И родила она ему вот этого Витюшку. Э-эх, пересудов-то, перетолков-то было! — восхищенно воскликнул он. — А, верь не верь, Евдоким выпьет пол-литра для согрева и в конце мая Каму за милую душу переплывал. Бултых и айда!.. Ну, единова бултых и не выплыл. Поймали его через три дни. А Катька-то, Сухорукова-то, она, по-нонешнему если, стиляга была. Фуры-муры. Она орать: обманул, дескать, меня Евдоким! Сам потонул, а мне, молодой, интересной, с Витюшкой мучаться!.. Тогда Карповна Витюшку к себе затребовала, сказала: «Мой грех, мне и ответ держать». Люди спрашивали: «Какой же это твой грех?» А Карповна: «Муж-то мой был. Вот я за него и должна отвечать. За все его мероприятия». Любила она его, — удивленно шептал Вавилыч, — непонятно любила.
— Все выболтал? — не глядя на него, спросила Карповна спокойно. — Теперь про себя расскажи, кловун.
— А что? — боязливо и вместе с тем вызывающе вскрикнул старик. — Что? Дело предлагал. Послушалась бы меня тогда, жила бы сейчас, как люди живут.
— Живу я хорошо, — убежденно проговорила Карповна, — вроде бы отдыхаю. Сторожиха — какая это работа? Да и сна у меня все одно нету… А звал он меня тогда, — Карповна грустно усмехнулась, — бежать с ним в Сарапул… Пейте, люди добрые. За угощение извиняйте: чем богаты… Все горе, како мне выпало, сама несла. Никого своим горем не задела.
— Вот и нету у тебя счастья! — Голос Вавилыча жалобно дрогнул. — Нету ведь!
За окном полыхнуло. В бледном свете молнии я увидел лицо Карповны. Крупное, с большим, нетронутым морщинами лбом, оно дышало ласковостью и в то же время суровостью.
— Ох, грозы, грозы… — выдохнула она. — Сколь я их насмотрелась и уж не боюсь… Как у вас дома, Пашок?
— По-старому, — ответил Пашка.
— Живут, хлеб жуют, — насмешливо добавил Вавилыч. — Капитанское дело известное. Недовыполнили — выпить надо. Выполнили — полагается выпить. Перевыполнили — грех не выпить. Зимой пьют, чтоб не рассохнуться.
— А ты капитаном не был, так не знаешь, — равнодушно сказал Пашка. — Они сейчас, может, у моста с плотом воюют. Ты хоть раз плот через мост в грозу протаскивал?
— Отец у тебя, Пашок, сознательный человек, — задумчиво произнесла Карповна. — А насчет выпить… я тут с ним толковала, когда он в затоне ремонтировался… Нога у Танюши больше не болит?
— Вылечили. — Пашка улыбнулся. — Вчера к продмагу одна убежала.
— Детей производить еще не разучились, — озабоченно проговорил Вавилыч, — а вот воспитывать… это вопрос ребром. Уж такие фрукты растут! Парни еще ничего; а девки… — Он сплюнул. — И не смотрел бы. Прости меня, грешного, всяко место наружу…