Случайный спутник

Эта девушка с лукавым лицом принесла ей одиночество. Ждать писем, которые, известно, будут приходить все реже и реже, перебирать и перебирать старые фотографии, болеть воспоминаниями и мучительно, а то и просто машинально задавать себе безответный вопрос: как он сейчас там? Или почти каждый день раскрывать чемодан, решившись немедленно ехать к сыну, и — не ехать, конечно…

— Какая несправедливость… — удивленно шепчет Татьяна Ивановна. — Как я это переживу… — Она вздрагивает, заслышав гулкие шаги, торопливо вытирает ладонями сухие щеки.

— Поедем с нами, — говорит Захар входя.

После долгого молчания Татьяна Ивановна отвечает:

— Денег мне не присылайте. Они вам самим будут нужны. Только пишите мне чаще и не ссорьтесь.

— Мать, я не понимаю…

— Поймешь со временем. Сейчас для тебя самое главное — она. И это естественно. Вообще, все естественно. Даже то, что вам без меня будет лучше.

— Но почему она не нравится тебе? Она ведь хорошая.

— Я ей тоже не нравлюсь. А может, я тоже очень хорошая. — Татьяна Ивановна силится улыбнуться. — Но дело не в этом. Раньше ты принадлежал себе и немного мне. А сейчас… нет, тебе этого не понять. И ты в этом не виноват.

— И ты меня, мать, не понимаешь, — Захар старается говорить ласково. — Мне нельзя отказываться от большой и интересной работы на замечательном заводе. И я не виноват, что завод этот находится не в нашем городе.

— Это я понимаю, — наконец-то справившись с волнением, медленно произносит Татьяна Ивановна. — Я ведь не хочу мешать тебе. Не хочу. Но… так устроена жизнь… Каждому, сынок, надо пережить то, что ему положено. Каждому — свое.

Раздается негромкий стук в дверь — так небрежно стучат, когда уверены, что к стуку прислушиваются, ждут его.

— Иди, иди, — Татьяна Ивановна улыбается почти без усилий. — Каждому свое, сынок.

Оставшись одна, она почему-то подходит к зеркалу, вглядывается в него, но глаза не слушаются ее, смотрят в сторону.

«Ничего страшного, ровным счетом ничего, — успокаивает себя Татьяна Ивановна. — Просто нервы расшалились. Ведь он счастлив. Разве не ради этого я жила?»

Она бесцельно ходит по комнате, двигается осторожно, будто плохо видит, и чувствует, что с каждым шагом слабеет. Она опускается на диван, застывает, словно надеется этим сохранить в себе силы.

«Конечно, иначе нельзя, — вяло думает она, — будет так, как должно быть. Я останусь одна. Он никогда не поймет, как это для меня ужасно. И винить его нельзя. Никто ни в чем тут не виноват. Наше счастье в детях… Но почему их счастье не в нас?»

Татьяна Ивановна грустно улыбается.

_1969 г.

Натали Петровна

^{Повесть}

Натали родила девочку и от радости чуть не расплакалась, а вспомнила, как вчера ехала сюда, и чуть не засмеялась.

Она любила необычные ощущения и всегда их искала. Ей до замирания сердца, до холодка по коже нравилось совершать поступки, неожиданные не только для окружающих, но и для нее самой, и обязательно наперекор привычному.

А может быть, она просто обманывалась. Может, это жизнь все время подсовывала ей неожиданное, вынуждала ее поступать наперекор привычному, а Натали думала, что это она делает по собственной воле.

Роды предстояли, как говорили в консультации, чрезвычайно тяжелые. Ей даже советовали отказаться от ребенка, показывали научные книги, где описывалось то, что могло случиться с ней.

Врач сказал:

— Тем более в вашем положении, милая…

— Положение тут ни при чем, — резко и гордо отозвалась Натали и сразу почувствовала себя виноватой. — Простите, но я сейчас плохо соображаю. Очень плохо соображаю.

На самом же деле ей просто захотелось поступить наперекор тому, что ждали от нее все.

Врач словно учуял причину сопротивления Натали разумному совету и сказал:

— Смотрите. Дело ваше. Я вам советую не только как врач и как женщина, в конце концов как пожилой человек. Даже если все окончится более или менее благополучно, а в такой исход можно верить, жить вам будет… — Она прищурила усталые глаза, помолчала, видимо, прикидывая, сможет ли Натали выдержать. — Словом, решайте. Вернее, решайтесь.

И Натали решилась. И ничто уже, и никто уже не мог бы ее переубедить.

Игорь проворчал:

— О таких вещах по телефону не говорят.

Удивительнее всего было то, что она нисколько не боялась. Большая часть ее жизни, особенно после смерти матери, представлялась ей как бы чужой, принадлежащей кому-то другому. Она не могла свыкнуться с тем, что вот она — это она. Натали казалось, что настоящая она осталась где-то лет десять назад, а вместо нее появилась новая Натали… И рожать надо было этой, новой, а не ей, настоящей…

Вчера, почувствовав внутри себя тупые толчки, она испугалась, но не вызвала «скорую помощь», а отправилась пешком; ждала приближения болей и радовалась, что уже не боится их. Как бы там ни было, а скоро все встанет на свое место.

Ей всегда говорили: «Дело твое. Решай сама». Она и привыкла решать сама, решать быстро, бесповоротно.

…Войдя в трамвай, Натали едва не вскрикнула; кусала губы, отвернувшись к окну.

— Билетик, гражданочка, купим.