Слуга

Надсадно гудит мотор, ворчит под колесами гравий. Машина летит новой дорогой. Михалыч поглядывал по сторонам. Находясь в отдалении, он готов был порвать с внешним миром и жить здесь целую вечность. Недавно пришлось ему тащиться старой дорогой, обходя посты. Сегодня – другое дело. Полчаса не прошло, как они уже в деревне. Даже с сиденья вставать неохота.

«Вот моя деревня; вот мой дом родной; вот качусь я в санках по горе крутой…»

Машина остановилась среди улицы. Михалыч поднялся с сиденья и вышел наружу. «Летучая группа», будь она не ладна, двинула следом. Как бы от нее избавиться. Ведь не отстанут.

Иванов строил планы – туда сходить, сюда заглянуть. Глава сельского округа вспомнил о планах зловредной старухи – губернаторской тещи, – туда бы ему наведаться. С пьяных глаз. Впрочем, это было бы на руку.

У перекрестка под шатровой крышей притаился магазин. Древние стены изветрились, почернели. Михалыч вынул камеру и стал снимать «для потомков», попутно отвечая на вопросы. Приходилось придумывать на ходу: фигурант, ограбивший банк, бывал здесь, заходил к продавщице на огонек… И вообще, говорят, он из здешних.

Продолжая снимать на видео, они вошли в магазин. С продавцом теткой Марфой случился столбняк. Возможно, на днях она собиралась свести «дебит с кредитом», а «сальдо» положить в карман. Поневоле будешь стоять с разинутыми глазами, когда от звездочек и фуражек в глазах рябит. И за то спасибо: не узнала, родимая… Стой! Тебя же снимают. Для потомков…

– Чего хотите?

Тетка Марфа подавила волнение и даже настроилась, как видно, жертвовать рублями на нужды неимущей полиции. Умела строить «баланс» мадам. Об этом давно известно. И бог с ней. Не пойманный – не вор.

Михалыч подступил к прилавку с пятитысячной купюрой меж пальцев.

Старая пройдоха заметила деньгу. Чего хотят господа? Водки? Но магазин не торгует подобным товаром. Запрещено решением садоводческого товарищества: всех решили трезвенниками сделать. Разумеется, это нарушение, потому что магазин подчинен райпотребсоюзу и к обществу садоводов-любителей отношения не имеет.

Глава Нелюбин стоял рядом, хлопая белёсыми ресницами. Как глава администрации он тоже приложил руку к известному запрету. Не подпиши он в начале весны «проект согласования», сейчас на полках стоял бы полный набор ликероводочных изделий.

– Очень плохо, – размеренно и внятно произнес Иванов, выпучивая глаза, – придется делать обыск.

При слове «обыск» у бедной старухи начала трястись голова. Под белым халатом вибрировали плечи.

– Ну, вообще-то… – она отшатнулась от прилавка. – Вообще-то, у меня есть там, в запасе, пара ящиков. – Она махнула ладошкой в сторону складской двери в проеме между полками. – Забыла про них совсем, не торгую потому что. Нельзя нарушать запрет… А так-то оно стоит…

– Ну и хорошо, что стоит – вы же не торгуете, – промямлил Нелюбин, блуждая глазами по полкам. – Значит, не нарушаете. Давайте нам их. Комиссия пересчитает, сверится… Неси, Марфа Степановна! Отменим мы это бессмысленное распоряжение. Завтра же и вынесем постановление.

Вибрация моментально прекратилась. В груди у Марфы Степановны, по виду, свистали теперь соловьи.

– Сколько вам? – В её голосе звенело торжество.

– Три… – показал пальцами Иванов.

– Бутылки, что ли?

– Литра!

– Понятно…

По лицу старухи скользнула улыбка. Шмыгая носом, она обернулась к складу. Еще бы ей, Марфе Степановне, не улыбаться. Благодаря «черной дыре» она выучила двоих дочерей и сына-офицера, и теперь еще продолжала слать им деньги в далекие края.

– Я ить не ворую, Фролыч, – повторяла она Нелюбину. – Вы меня давно знаете…

– Если раньше сесть, то быстрее выйдешь, – отпускал плоские шутки Иванов. Ему не жалко было бабу Марфу. Он знал о ней всю подноготную. И если бы не сын-офицер, сидеть бы ей на старости лет. С «офицером» Иванов учился вместе в школе. Иванов в пятом, тот – в десятом.

Забрав с прилавка товар, покупатели удалились.

«Уазик» тронулся и поехал – мимо дачных домов, похожих на скворечники, мимо просторных узорчатых особняков из красных кирпичиков. Промелькнул мимо и губернаторский дом с витыми решетками на окнах и стальной изгородью из островерхих пик. Около дома на скамье, улыбаясь, сидела белокурая женщина пенсионного возраста.

– Дозор на месте! – крикнул Иванов

Машина остановилась у церкви, на косогоре. Крест, из ошкуренных жердей, стоял на прежнем месте.

– Вот, – сказал Нелюбин. – Крест кому-то понадобился, будто здесь у нас кладбище. Ума не приложу, для чего это надо. Никогда здесь не было крестов, старики помнят…

– А давай его выдерем – и под яр. – Иосиф улыбался. – Раз здесь он не должен стоять. Махновцы, может, поставили.

– Откуда здесь-то?! – У Нелюбина глаза полезли на лоб. – Ну, ты, Иосиф, даешь. Забыл, где обитаешь? Хе-хе-хе… Эти его поставили. – Он прислонил указательные пальцы к основанию лысины, изобразив рога. – Их здесь опять видели недавно…

– Понятно…

– Скользкие. Говорят вроде конкретно, по существу, а копнешь – пустота. Одна трухлявая солома… Камешки, что лежат у креста – их рук дело. С кладбища, говорят, натаскали, разбили… Лишь бы своё решить…