Слуга Божий

Когда вернулся в спальню, Энья уже не спала: сидела на кровати, обеспокоенная.

— Я слышала ваш разговор, Мордимер, — говорила серьезно и встревоженно. — Они ведь убьют тебя в первую же ночь…

— Нет, — ответил я, а когда хотела меня перебить, поднял руку, чтобы помолчала. — Не в первую, моя красавица. Разве что во вторую. Первая ночь — для того, чтобы усыпить мою бдительность. — Уселся подле нее и поцеловал в губы. — Но очень мило, что беспокоишься, хотя тебе заплатят независимо от того, буду я жив или нет.

Вывернулась из моих рук.

— Не справишься с ними, Мордимер, — сказала, глядя мне прямо в глаза. — Капитан и человек пять-шесть матросов. Зарежут тебя во сне.

Я усмехнулся и приложил палец к ее губам:

— Не бойся. Обещаю, что вернусь, и мы не раз еще хорошенько развлечемся. Может, это и не будет так легко, как я думаю, но ведь в Писании сказано: Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его.[34] И я верую, что Господь хорошо знает, зачем сечет меня розгами.

Положила руку мне на щеку.

— Надеюсь, знаешь, что делать, — сказала она печально. — Не дай себя убить, Мордимер.

— Не дам. Я, — добавил игриво, — истово верую, что день, когда милостивый Господь призовет Мордимера Маддердина ко Своей славе, еще не наступил.

Мы провели прекрасную ночь (как, впрочем, и всякую ночь с Эньей), и когда вскоре после рассвета я проснулся, она все еще спала, свернувшись клубочком под стеной. Я встал и тщательно оделся. Были при мне два кинжала, один — за голенищем высоких сапог, второй — спрятан под плащом. В карман положил также мешочек с шерскеном.

Глянул на спящую Энью и подумал: существует ведь вероятность, что не вернусь из путешествия на юг. Не подумайте, милые мои, будто Мордимер Маддердин пессимистично настроен и невысокого мнения о собственных способностях. Но будущее стоит оценивать трезво. Я же, как никто другой, знал, сколь хрупка человеческая жизнь и что убить человека намного проще, чем кто-нибудь из вас может это представить. Достаточно оцарапать отравленным острием, перерезать аорту, столкнуть, словно при случайном падении, с высоты, заставить захлебнуться водой… Да все равно что. Мы сотворены из очень хрупкого вещества, но пока отдаем себе отчет в собственных слабостях, у нас остается шанс их победить.

Не хотел, чтобы, случись со мной несчастье, Энья осталась сама по себе и без средств к существованию. Конечно, ван Бохенвальд должен был ей все оплатить, но будет ли настолько щедр и быстр с деньгами, когда не станет уже бедного Мордимера? Веры моей в человеческую добропорядочность не хватило бы, чтобы поставить на это хотя бы ломаный сентим. Потому отсчитал двести крон и положил на стол двумя столбиками. Королевская плата за несколько ночей. И поверьте мне, милые мои, не было в том ничего от слабости или милосердия. Просто вспомнились слова Писания, гласившие: Трудящийся достоен награды своей.[35] Энья же искренне, с охотой и желанием отработала свой гонорар. Заработала даже премию от меня. В случае чего будет вспоминать меня с добрыми чувствами, хотя и сам не пойму, отчего мне это было так важно…

Вышел, хотя до оговоренного срока оставалось еще порядком времени. Но не мог уже сидеть в гостинице, а глубоко внутри чувствовал странное беспокойство. Столь сильное, что я даже подумал было, не бросить ли все к черту и не вернуться ли в Хез. Однако Мордимер Маддердин не экзальтированная девица, чью жизнь определяют предчувствия, страхи и тревоги. Знал, что должен завершить дело, по которому прибыл сюда, независимо оттого, к каким последствиям приведет это решение.

* * *

Мауриций Моссель, как и обещал, дожидался подле управы. День был холодным, солнце скрылось за темными тучами, что бежали на север, гонимые сильным ветром. Все указывало на то, что летний зной наконец отступил и, возможно, начнутся дожди. Мосселю и его соучастникам это было бы на руку. Ветер и дождь приглушат шаги убийц, темнота скроет их фигуры, а иссеченное стилетами тело бедного Годрига Бемберга канет в реку, словно огромная дождевая капля. Именно так все и должно было произойти.

— Что за пунктуальность, мой милый друг. — Мауриций Моссель сердечно потряс мою руку и ради еще большего выказывания чувств потрепал меня по плечу.

Как-то уж я это перетерпел и радостно усмехнулся в ответ. Мы быстро добрались до ладного на первый взгляд кораблика, и я начал долгий, яростный торг с капитаном. Моссель помогал изо всех сил. Вскрикивал, рвал на себе волосы, называл капитана лгуном и мошенником, два раза тянул меня к трапу: дескать, с нас довольно, за такую цену наймем себе несколько прекрасных ладей с экипажами, а не эту дырявую лохань, полную не знающих реки оборванцев. Словом, просто прекрасно играл свою роль, которая должна была убедить Годрига Бемберга в мысли, что тот вернется из торгового путешествия совершенно целым и невредимым.