Слуга Божий

Честно говоря, это было приятно, поскольку, поверьте, редко случается, чтобы так искренне и радостно пили за здоровье инквизиторов. Мы, служители Святой Службы, люди достаточно умудрённые, чтобы не ожидать, будто все нас будут любить и понимать. Но временами даже в наших скорбящих сердцах рождается тоска по тому, чтобы те, кому мы отдаём столько любви, ответили бы подобным же чувством. К сожалению, семей еретиков или колдуний обычно хватало лишь на то, чтобы явно или тайно проклинать инквизиторов. Вместо того, чтобы радоваться тому, что святое пламя костра очистит грешные души их близких, а огромные страдания, которые испытают, позволят им через столетия, проведенные в чистилище, узреть, наконец, полный хвалы лик Господа. А ведь без нашей любви и помощи были бы прокляты на века! Увы, люди обычно не понимали, что злом является не хирург, но сгнившая ткань, которую тот же хирург вырезает ланцетом.

*

У мужчины, который подошел ко мне, были седые, редкие волосы, ястребиный нос и маленькие, близко посаженные глаза. Одетый в чёрный кафтан с рукавами-буфами[15],он напоминал старую, опечаленную птицу, которая вот-вот начнет искать у себя в крыльях. Но от острого взора вашего покорного слуги не могло укрыться то, что на пальцах этого человека красовались перстни с глазками драгоценных камней, а бархатный, вышитый золотом камзол, по-видимому, стоил, по крайней мере, столько, сколько неплохая клячёнка.

— Магистр Маддердин, можно вас на пару слов? — Я ожидал голоса скрипучего или писклявого, ибо такой бы подходил к его физиономии, меж тем, голос у мужчины оказался спокойным, низким, с приятным тембром.

— Покорнейше к вашим услугам, — ответил я, вставая из-за стола.

Вагнер с двумя советниками как раз распевал песенку авторства несравненного трубадура Педро Златоуста. Как всегда, она была, по меньшей мере, малоприличной, и присутствовавшие в зале дамы притворялись, что ничего не слышат. Что было непросто, учитывая, как громко Вагнер выкрикивал отдельные строфы. Во всяком случае, он настолько был увлечён пением, что даже не заметил, как я ухожу. Мы приостановились в передней.

— Меня зовут Матиас Клингбайл, господин Маддердин, и я торговец шелками из Регенвальда[16],— начал мой новый знакомый.

— День пути от Равенсбурга, не так ли? — я прервал его.

— Может, полтора, — пробормотал он.

— Чем могу вам служить?

— «У ней тело, как снег бело, дрожала, когда палку кидал я», — пение Вагнера пробилось через шум, и у меня создалось впечатление, что автором этой песни был уже не Педро.

Однако мы не услышали продолжения. Я глянул в дверь и увидел, как мой собрат, почувствовав слабость, со всей вежливостью встал из-за стола (чтобы не смущать собравшихся), но, к несчастью, силы его подвели, и он выложил переваренный ужин и переваренную выпивку на колени некой достойной матроне, жене городского советника. Потом он выблевал еще раз, на сей раз обрызгивая плечо и голову самого советника, пока, наконец, радостно не воскликнул:

— Как там было дальше? Я отвернулся.

— Прошу прощения, — я обратился к моему собеседнику. — Продолжайте, сделайте милость.

— Мой сын, — он вздохнул, словно само слово «сын» наполняло его горечью, — два года назад был осуждён и заточён в тюрьму за убийство одной девушки. Единокровной сестры[17]одного из советников, человека богатого, жёсткого, имеющего большое влияние и много лет ненавидящего мою семью. Бог одарил меня коммерческими способностями, но, несмотря на то, что у меня есть деньги, я ничего не могу сделать, чтобы его спасти… И поверьте мне: я пытался.

— Ну, да, золотой ключ открывает не все ворота, — сказал я. — Особенно такие, которые закрыты на висячий замок людского гнева.

— Хорошо сказано, — согласился он. — Мой сын невиновен. Я не верю, что он мог обидеть ту девушку. Единственное, что мне удалось, это спасти его от петли. Вот только десять лет в нижней башне[18]никто не выдержит.

Родные никогда не верят в преступления, совершённые их близкими. Так было, есть и будет. Матиас Клингбайл не был, в данном случае, исключением, а то, что в его голосе я слышал горячую уверенность в себе, ничего не меняло. Но он был несомненно прав относительно наказания нижней башней. Никто не выдержит десяти лет, проведённых в ней. Болезни, грязь, холод, сырость, голод и одиночество пожирают хуже крыс. Я видел больших, сильных, молодых мужчин, которые после года или двух, проведенных в нижней башне, выходили за ворота тюрьмы согбенными, скрюченными старцами.

— Весьма вам сочувствую, господин Клингбайл, но соблаговолите объяснить, почему именно ко мне вы обращаетесь с этой проблемой? — спросил я. — Служба не занимается уголовными делами, если это не касается преступлений, связанных с нападками на нашу святую веру. А в данном случае ведь об этом и речи нет.

— Знаю, — ответил он. — Но не могли бы вы приглядеться к делу? Вы человек учёный, сумеете отсеять зерно правды от плевел лжи.