Слуга господина доктора

Варечка навсегда рассталась с Шашкиным – все мосты были сожжены. С недавних пор их отношения все более принимали вид безумной страсти. Варя сняла комнату на Смоленке у бедолаги-алкаша со слепоглухонемой мамой и перебралась с молодым военным туда. Там они – оба натуры страстные и невоздержанные в наслаждениях – пили и любили друг друга. Громкие пиршества, в которых молодые сердца коротали досуг, вызывали трепет окрестных буржуа. Среди ночи Варя могла усесться, свесив ножки, на подоконник, курить и ожесточенно браниться. Шашкин забирался с ней, болтал в ночи своими мощными военными ногами и пил из горла крепкие напитки. Иногда Варя, желая размять члены, давала ему увесистую затрещину, и будь с ней мужчина пожиже Шашкина, плохи были бы его дела. Порой их ссоры набирали нешуточный оборот. Шашкин сурово брал китель и уходил, а Варя нагоняла его, чтобы осыпать сотней яростный упреков, сразу не пришедших на ум. Однако по пути Варя, случалось, позабывала цель своего порыва, и награждала Шашкина сотней поцелуев. Случалось, что она застывала в гордом молчании, и пьяный Шашкин, шатаясь, шел к двери, возился подле вешалки и затихал. Варя озабоченно выходила и заставала его спящим на калошнице. Разбудить его обычными оплеухами не представлялось возможным. Предметом раздоров, как правило, становилась жена Шашкина – «Блядища» , – как заключила Варечка, взглянув на фотографию. Шашкин был с ней в благоразумном разводе, что нравилось Варе, но он пропадал на выходные в чадолюбивых отправлениях. Его дочка, крошечное малокровное создание, занимала его уик-энд и сердце, вопреки убеждению Варвары, что и то и другое составляет ее единоличную собственность.

Жильцы дома имели немалый зуб на шумных любовников. Неизменной в своих симпатиях оставалась только слепоглухонемая мама. Сосед, неукоснительно битый Шашкиным за кражу водки и мелочи, искал случая отомстить ему, и опрометчивый Шашкин предоставил ему эту возможность.

В близости праздника служба командировала Варю на два дня в Архангельск. Шашкин провожал ее с трогательной заботой, вытирал слезы и махал платком. Кто бы мог предполагать, что в душе его тлел гнусный замысел? Варя уезжала счастливая и любящая, а вернулась быть несчастной и опозоренной. По приезде она застала дома алкоголика-соседа, который, захлебываясь пьяным красноречием, не скрывая своего ликования, рассказал, что в ее отсутствие Шашкин привел в гости однокурсника, молоденького «пацана» . Они пили и веселились, а потом он, этот пацан, остался ночевать, и он ночевал не просто так, – подводил алкоголик к доминанте рассказа, – а они ночевали в попу .

Варя зло расхохоталась и посоветовала квартировладельцу закрыть пасть. Тот, обиженный недоверием, прошмыгал за ней в комнату, заполненную стеклотарой, и пришибленно встал в дверях.

– Варя, – сказал он, – они так стонали...

Странно, но иногда какая-то ничтожная подробность, названная рассказчиком, проявляет перед внутренним взором всю картину, допрежде риторически неясную. Варя вдруг так отчетливо представила, что это продавленное ложе, на котором они столько дрались, любили, пили и писались в пьяной коме, стало гнездышком для банального адюльтера, что силы покинули ее. Она только и смогла назвать алкоголика мудаком и уродом, выкинуть его, визжащего, вон и пинком закрыть дверь. Да и то, она сделала это как-то вяло. После она села и стала горевать.

Вечером как обычно пришел Шашкин с бутылкой, цветами и конфетами – классическим набором знаков военного ухаживанья. Варя сидела бледная, трезвая, под глазами у нее залегли тени. Последовало бурное объяснение. Бутылка была разбита, цветы и конфеты растоптаны, а сам Шашкин с силой, превосходящей кажущиеся Варины возможности, запихнут в лифт. Напоследок Варя с яростью захлопнула тяжелую решетчатую дверь лифта, не утруждая себя видеть, что Шашкин поместился в кабинку не полностью. Пальцы Шашкина хрустнули, сам он завыл, хлынула кровь. Увидев размозженную руку некогда любимого курсанта, Варя села на ступеньку и заплакала. Шашкин уехал, павши духом.

На следующий день алкоголик в слезах признался Варе, что он оклеветал бедного любовника, и униженно просил простить гадостность его лжи. Варя смотрела на его лицо и понимала, что в него лупили с левой руки (Шашкин был левшой).

Так, в полном основании для тоски, Варя прибыла на праздник Нового года.

Кроме нее пришли веселиться мои друзья Наташа Кораблева, Сережа Скорняков, Дима Бриллиантов, Петя Полянский – люди одинокие, подверженные депрессии и кишечным заболеваниям. У этих всегда всё не слава богу, так что радости они не прибавили. Все вроде шипели шампанским, вроде смеялись, но каждый боялся встретиться взглядом с другим. Слишком много было кому посетовать, и некому было пожалеть. «Мне изменил Арсений» , – говорил взгляд Марины. «Мне изменил Шашкин» , – говорил взгляд Варечки. «Мне никто не изменил, но я одинока, одинока, одинока!» – говорил взгляд Наташи Кораблевой, стареющейся девушки. «Мой муж хочет купить брату джинсы» , – говорил взгляд Зухры.