Слуга господина доктора

Потом Даня звонил по справочной в институт Склифосовского, говорил в трубку растерянно, путаясь. Потом вдруг отвлекся и спросил: «Что я могу для вас сделать?» И я поцеловал его в покорную щеку.

«Мой! Мой! — бесновалась в веселом экстазе душа, — Теперь никуда не денется! Расписался кровью! Должок! Должок!» Я был в полном сознании того, что этот абсурдный день обещает нерасторжимость наших уз.

К институту Склифосовского добирались медленно, недогадливые взять машину. В метро я все больше смотрел на Стрельникова из-под нависшей брови, и он только просил: «Не смотрите так, пожалуйста…» И брал меня за руку. Прячась от взгляда, он ощупывал окровавленные манжеты.

— Как же странно устроен человек, — говорил он со смущенной горестью, — Я ведь сейчас думаю, отстирается рубашка или нет…

— Отстирается, — отзывался я христиански, — если в холодной воде.

— Да я не о том…

В «Склифе» приняли неохотно.

— Чем били? — спрашивала дама-травматолог, как могло казаться, равнодушно, на самом же деле неприязненно.

— Кулаком, — отвечал я скромно.

— Кулаком? — дама не доверяла.

— Да, вот этим, — я потянул Стрельникова за рукав и предъявил орудие. Юный кровопроливец потупился.

— И сколько раз?

— Один, — сказал я так же кротко и услужливо, словно не стоял окровавленный, а сообщал о свинке в анамнезе.

Женщина опять не поверила.

— С одного раза и нос и бровь?

Мы с Даней оба заволновались, что врач, чего доброго, решит, будто мы подрались, а это была совсем не правда, но она, перебив бессвязицу наших оправданий, констатировала:

— Пахнет алкоголем. Про алкоголь писать?

Это был частный случай вымогательства, но я тогда подумал, что мы ее растрогали, и она к нам добра. Потом меня повели на рентген и в операционную. Стрельников просился со мной, но его не пустили, и он остался один, предаваться раздумьям экзистенциального свойства. Мне наложили три шва и перевязали. Я с недремлющей во мне куртуазностью многословно предложил пятьдесят тысяч за услуги, и мзда была воспринята тут же, без слова благодарности.

Обратно ехали на такси. Дане выплатили накануне маленькую неустойку, отказавшись от его услуг в рекламе (почему — я не могу представить себе, на мои глаза он был обречен оказаться в рекламе), кроме того, он занял некрупную сумму из бабушкиной пенсии — на джинсы, по-моему. Но уж какие там джинсы!.. На Смоленке Стрельников завел меня в грузинский магазин и принудил выбрать любой алкоголь, желательно подороже, даже просто дорогой.

— Мне кажется, глоток джина смог бы меня утешить… — пропищал я, уже войдя в амплуа дамы с камелиями. Бровь не болела.

Стрельников купил джину и тоника, чипсов, оливок еще каких-то кулинарных штучек, только чтобы избавиться от денег, столь заботливо экономленных им с утра. Мы засели на Арбате, говорили о непредсказуемости человеческой натуры, абсурдности бытия и прочих глупостях, но больше вздыхали и влюбленно смотрели друг другу в глаза — я в его огромные, обресниченные, с ярким белком, похожие на смальту, он — в мой лихорадочный глаз, вполовину прикрытый пластырем. Уже за вечер, втемне, позвонила Марина из гостей, и попросила себя встретить. Я простонал, что вряд ли на это способен, но ради нее готов и на большее. Марина восприняла мои слова как шутку, но я, рассердившись, сказал что-то еще более жалостное, скорчив Стрельникову рожу, и Молли заволновалась. Я с гордостью пояснил, что схватил на Арбате в репу (только что) за то… за то, что я еврей. Мне показалось, что это придумано гениально, тем паче, что я похож на еврея. Разумеется, если бы Стрельников не вступился, я бы, верно, вовсе уж никогда более не встречал Маришу у Смоленки, но Стрельников бился как лев, разрозненные и жалкие останки обидчиков до сих пор валяются на улице, если их, конечно, не присыпали опилками.

Перед выходом я достал коробку театрального грима и нарисовал Стрельникову весьма правдоподобный фингал и ссадину на шее, себя же обезобразил в духе иллюстраций к учебнику криминалистики. Дожидаясь Молли, мы перебратались со всеми маргиналами Смоленки, нас звали выпить, стреляли: «Закурить, браток»; околоточные из пятого участка смотрели на нас не тая заботы, мы вернулись в задорное, но какое-то деликатно-нежное состояние, и уже вновь выкручивали друг другу пальцы, но со смешным опасением сделать больно — так, покрутим, покрутим, и оставим. А потом убирали руки и начинали смотреть в разные стороны.

— Вот вы не хотели верить, что мной бесы крутят, — вернулся к начальному разговору Стрельников, выдыхая еловый запах джина, — ведь это же все сегодня неспроста. Я уверен, что это Наташа… не без нее во всяком случае… Вот…