Слуга отречения

– Алекс… как ты не понимаешь? – Верена резко повернулась к нему, невольно впиваясь ногтями в ладони и до боли сжимая побелевшие от напряжения кулаки. – Я же теперь… уже даже не совсем я! Я не могу быть не с вами, я должна научиться пользоваться тем, что получила!

– Хаук, а сколько лет было тебе, когда ты впервые принял зверя? – иронично спросил вдруг Навид, поднимаясь с земли и отряхивая мусор с широких коричневых бриждей.

– Это было девять веков назад! На вражеском драккаре! И у меня не было выбора!

– А ты всё ещё хочешь убедить себя в том, что у неё выбор есть?

Повисла пауза. Алекс некоторое время молчал, мрачно наблюдая, как крупные, словно в рекламе акварельных красок, сине-зелёные попугайчики с ярко-оражевыми грудками, жёлтыми кривыми клювиками и очень длинными хвостами, звонко попискивая, целеустремлённо рвут в клочья опрокинувшийся на землю пакет с птичьим кормом.

– Да… Вы все правы, конечно. Я противоречу сам себе, – вздохнул он наконец.

– А эта… Полина… она далеко? – спросила Верена.

– Последние лет тридцать – на соседнем полушарии, – хмыкнул Алекс. – Санкт-Петербург.

– Но… – неуверенно начала девушка. – Я же никогда не была в России… И туда ведь, наверное, нужна виза?

Её собеседники дружно рассмеялись.

– Ты ни-шуур, – мягко произнесла Диана, беря Верену за руки. – Мир теперь един для тебя.

– Мир един, и враг един, – кивнул Алекс. – Ты привыкнешь, малыш. Не сразу, но привыкнешь. И, кстати, если хочешь, можешь выкинуть свой крем от солнца. Ожоги тебе теперь тоже больше не грозят…

* * *

– В Цитадели не нужны ни еда, ни сон, – сказала донья Милис, опуская ладонь Тима в огромную плоскую перламутровую чашу, наполненную переливающейся радужной взвесью с чернильными прожилками. – Сила Владетеля поддерживает волю тули-па… материя обновляется каждый миг. С опытом ты научишься не теряться во времени. Но, если тебе начнёт казаться, что ты всё-таки теряешься…

Похожие на ощупь на струйки тёплого водяного пара тонкие чёрные и цветные нити, вспугнутые пальцами Тима, слились вокруг его руки в затейливый узор, а потом медленно вытянулись в воздух и превратились в огромный, туманный, подсвеченный с одной стороны шар, на котором постепенно сделались различимы расплывчатые – они словно формировались из ничего по мере того, как Тим смотрел на них, но всё равно отчётливо узнаваемые очертания континентов. Шар распространял лёгкий запах озона.

Тим потянулся к нему рукой – там, где ему чудились знакомые очертания берегов Европы… полоска Балтики… и внезапно увидел – не глазами, совсем нет, а как будто в воображении, как когда вспоминаешь только что посмотренный фильм: яркое солнце, резкие тени от светло-зелёной решётки перил на мосту через Лугу, блеск изморози на листьях берёз, растущих вдоль набережной, Воскресенский собор в клетке уродливых строительных лесов…

– У нас там, значит, утро… – пробормотал он. – Серый сейчас, небось…

…курит со своей бандой за углом школы, ждёт, когда Тимка пройдёт мимо – а другой дороги там нет, потому что открыт только один вход, – чтобы как следует наподдать ему под зад грязным ботинком, а остальные будут в это время заливисто ржать, как лошади…

– Кто такой этот Серый? Твой друг?

Тим криво улыбнулся.

– Ни разу нет. Я у них так… вечная груша для битья.

– Люди – мерзкие твари, – сказала донья Милис. – Ими надо управлять, держа в бесконечном страхе, как в клетке на цепи. Только тогда они не смогут причинить тебе вреда.

Тим задумчиво опустил глаза на превратившиеся в камень водоросли, которые странными искрящимися фантасмогоричными скульптурами змеились вдоль тёмных стен.

– Знаешь, у меня ведь когда-то тоже был сын. Чуть помладше тебя… – продолжила донья Милис негромко.

– Был? А где… то есть… что с ним произошло?

– С тех пор прошло столько веков, что это уже совсем неважно, мой мальчик, – с оттенком грусти произнесла Правительница. – Грех мой в том, что я слишком рано приняла зверя и слишком поздно стала тули-па. И пусть совершён тот был по постыдной слабости и неведению – как говорилось тогда, imperitia pro culpa habetur… неведение никогда не оправдывает вины. Но Владетель милостив и иногда дозволяет нам искупить эту вину, если видит искренность. А он всегда её видит, – она улыбнулась. – Тебе повезло намного больше, чем мне, малыш Аспид. Тебе уже не смогут пустить пыль в глаза всякие болтуны… вечно пытающиеся выдать мечтаемое за неизменное…

Откинув за спину ажурную зеленоватую вуаль с высокой шляпы-геннина, донья Милис прошлась меж неровных гематитово-глянцевых каменных колонн, которые тянулись из пола к далёким сводам, выложенным, как мозаикой, затейливыми узорами из соляных кристаллов.

– Впрочем, – продолжила она, остановившись перед гладкой слюдяной пластиной, бесконечным серым зеркалом застывшей на стене. – Вполне возможно, что кто-то из них действительно просто заблуждается. В конце концов все мы заблуждаемся временами, – голос Правительницы сделался задумчив. – Вот только иногда понимаешь это, когда уже стало слишком поздно. Когда под твоими ногами уже развели костёр…