Слуга праха

«Разве я нечестив? — Я воздел руки и обратился к ребе: — Подойди. Я жду тебя. Попробуй изгнать меня. Попробуй сделать это во имя Господа нашего Саваофа. Из любви к Натану, Эстер и Рашели Белкин я буду изо всех сил сопротивляться тебе, ибо хочу предотвратить зло. Я не отступлю. Ну давай же, попробуй! Произнеси свои бессмысленные каббалистические заклинания».

Старейшины принялись перешептываться и что-то бормотать под нос. Разгневанный ребе, и правда решивший изгнать меня, начал громко декламировать подходящие к случаю заклинания. К нему присоединились остальные. Но я лишь молча смотрел на них и, подавив злость и обиду, не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей любви: и к ним, и к моему давнему повелителю Самуилу. Я вспоминал, как когда-то ненавидел его за то, что было лишь проявлением человечности. Я даже не мог сообразить, за что именно. Я вспоминал Вавилон и предсказателя Еноха. Но всякий раз, когда в душе поднималась волна горечи и ненависти, я гнал их прочь и старался думать только о любви: и мирской, и священной. О любви к добру…

Мне по-прежнему не удавалось четко воскресить в памяти образ Зурвана — воспоминания о нем ограничивались только чувствами. Но я с удовольствием повторял его завет, пусть даже своими словами: «Цель жизни — в любви и обретении знаний о загадках мироздания. Путь к Богу лежит через добро».

Старейшины продолжали изгонять меня, а я стоял с закрытыми глазами и старался отыскать в памяти нужные слова, чтобы заставить их успокоиться и подчинить своей воле мир вокруг, как подчинял частички, составлявшие мое тело.

И вдруг передо мной появилась комната. Тогда я не понял, но теперь знаю, что это была мастерская в доме моего отца. Комната показалась мне очень знакомой, и я начал декламировать слова, совсем как в далекой юности, под звуки арфы.

Раскачиваясь в такт, я громко и четко произносил на древнем языке каждое слово:

«Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!

Господь — твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, — скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.

Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь.

Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.

В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его…»[45]

В комнате воцарилась тишина. Старейшины смотрели на меня удивленно, но без страха. Даже ребе смирился, ненависть покинула его.

«Я прощаю тех, кто превратил меня в демона, — заговорил я по-арамейски. — Всех, кем бы они ни были и какую бы цель ни преследовали. Эстер и Рашель даровали мне умение любить, и я иду к вам с любовью, дабы любить Натана и возлюбить Господа. Аминь».

В глазах старика промелькнуло не то сомнение, не то подозрение, но не в отношении меня. Он скользнул взглядом по стоявшему на столе телефону, потом посмотрел на меня.

«Но разве может демон сделаться ангелом?» — недоуменно спросил самый древний из старейшин.

Ребе не ответил.

Неожиданно он придвинул к себе телефон и стал набирать номер. Ряд цифр был таким длинным, что я не смог его запомнить. Наконец ребе заговорил на идише.

Он спросил, на месте ли Натан и хорошо ли добрался. Он не сомневается, что ему непременно сообщили бы, если бы Натан не приехал, но он хочет лично поговорить с внуком.

Вдруг ребе побледнел, лицо его сделалось растерянным. Все, кто был в кабинете, застыли в напряженном молчании и не сводили глаз со старика, словно стараясь прочитать его мысли.

«Он не сообщил о своем приезде? — уточнил он на идише. — Вы не получали от него никаких известий?»

Старейшины пришли в смятение. Я тоже.

«Его там нет! Его там нет!» — с мукой в сердце повторял я.

Ребе продолжал разговаривать по телефону, подробно расспрашивая того, кто был на другом конце провода. Они понятия не имели, что Натан направляется в Израиль. По их сведениям, он должен был приехать ближе к концу года. Он не звонил и не сообщал, что приедет раньше.

Ребе положил трубку.

«Не говорите Саре», — подняв руку, приказал он.

Все согласно кивнули.

Подозвав самого молодого из присутствовавших, ребе велел ему привести Сару.

«Я сам скажу ей», — сказал он.

Сара оказалась очень красивой, скромной, застенчивой женщиной с миндалевидными глазами и мягким ртом. Ее прекрасные волосы скрывал уродливый бурый парик. Она была воплощением доброты и нежности.

Мельком взглянув на меня, она повернулась к ребе.

«Муж звонил тебе после отъезда?» — спросил ребе.

Она покачала головой.

«Ты провожала его до самолета вместе с Яковом и Иосифом?»