Слуга праха

Тем не менее девять поколений нашего рода, состоятельные горожане и богатые купцы, прежде чем попасть в Иерусалим, жили в Ниневии и, насколько мне известно, имели весьма слабое представление об обычаях кочевых племен, а значит, и о святилищах, устроенных в простых шатрах. История Моисея казалась нам нереальной и противоречивой. Почему, например, целый народ в течение сорока лет скитался по пустыне и не мог из нее выйти? Однако я, кажется, повторяюсь… Вернемся к рассказу…

Шатром мне служил шелковый балдахин над кроватью. Лежа в его красноватой тени, я складывал ладони чашечкой и беседовал с Мардуком, рассказывая о наших религиозных собраниях и улыбаясь его ответным шуткам.

Были у нас и свои пророки. Их книги давно утеряны, но я отлично помню напыщенные разглагольствования и громкие вопли на религиозных собраниях. Нередко они указывали на меня и заявляли, что я отмечен особой милостью Яхве. Впрочем, мало кто понимал, какой смысл они вкладывают в эти слова.

Мне кажется, они воображали, будто я обладаю даром провидения и могу читать в душах людей, — словом, считали меня кем-то вроде цадика, святого… Но я был отнюдь не святым, а всего лишь своевольным молодым человеком.

Азриэль умолк, словно воспоминания неожиданно вырвали его из действительности, перенесли в прошлое и не позволяли вернуться.

— Тебе везло, — сказал я. — Ты был удачлив от природы, несомненно удачлив.

— О да, — подтвердил Азриэль. — Друзья часто подшучивали над моей удивительной везучестью, да я и сам сознавал, что судьба проявляет ко мне редкую благосклонность. Я не испытывал трудностей ни в чем, и ничто, казалось, не омрачало мою жизнь. Мрак пришел вместе со смертью, а самые тяжелые моменты я пережил непосредственно перед ней, и… Возможно, нечто подобное мне приходится переживать и сейчас. Но мрак… О, поверь, противостоять мраку все равно что пытаться сосчитать звезды на небе.

Но вернусь к рассказу. Мне все давалось легко. Я находил удовольствие в любом деле и наслаждался жизнью. К примеру, для того чтобы получить хорошее образование, достойное истинного вавилонянина, мне пришлось работать в клинописной мастерской. Это было мудрое решение. Полученные знания принесли бы мне пользу в будущем, способствовали успешной торговле. За малейшее опоздание или невыученный урок нас нещадно били, однако мне, как правило, доставалось меньше всех.

Мне нравился язык древних шумеров. Я с радостью переписывал тексты сказаний о Гильгамеше или об устроении мира, переносил на новые таблички любые документы, предназначенные для рассылки по городам Вавилонии. Я даже научился неплохо говорить по-шумерски. Знаешь, я смог бы и сейчас изложить повесть о своей жизни на этом языке…

Дзриэль запнулся, помолчал, а потом покачал головой.

— Нет, не смог бы… Не смог. Будь это в моих силах, мне не пришлось бы взбираться на заснеженную гору, чтобы поведать тебе обо всем. Я не способен… Не способен писать об этом ни на одном языке. Только живой рассказ позволяет выплеснуть боль и облегчить страдания души.

— Я готов тебя выслушать. Суть в том, что ты знаешь шумерский язык, можешь читать на нем и переводить написанное.

— О да, конечно. И знаю и пришедший на смену шумерскому аккадский, и настойчиво вторгавшийся тогда в нашу жизнь персидский. К тому же я вполне сносно читал по-гречески и владел арамейским, который постепенно становился нашим повседневным языком. Впрочем, в те годы я умел писать и на древнееврейском.

Учение давалось мне легко, и вскоре я уже писал достаточно быстро и красиво, хотя моя манера водить стилом по глине у многих вызывала смех. А еще мне нравилось читать вслух, и, если учителю нездоровилось, или его неожиданно куда-то вызывали, или ему вдруг требовалось принять лекарство под названием «пиво», я вставал и с удовольствием декламировал строки из сказания о Гильгамеше, причем делал это так вдохновенно, что мои соученики едва не падали от хохота.

Не сомневаюсь, тебе известен сюжет древнего предания. Несмотря на всю его непритязательность и, я бы сказал, бредовость, он тесно связан с моим повествованием. Если помнишь, главный герой, царь Гильгамеш, словно бешеный бык носится по городу. Причем, по одним источникам, он великан, а по другим — обыкновенный человек. Итак, он мечется по городу, сопровождаемый беспрестанным грохотом барабанов, который доводит подданных едва ли не до исступления. Действительно, барабанный бой уместен лишь в особых случаях — например, если нужно отпугнуть духов или пригласить жителей на обряд бракосочетания…

В общем, Гильгамеш вытворял в Уруке[17] что хотел. А что сделали боги — шумерские боги, мудрые, как стадо водяных буйволов? А вот что. Они подарили Гильгамешу достойного товарища, Энкиду, лесного жителя, с ног до головы покрытого шерстью и привыкшего питаться вместе с дикими животными. Замечу: весьма немаловажно, что именно и в какой компании человек ест и пьет. Дикарь Энкиду ходил к водопою вместе со зверями, а потом его приручили, отдав на перевоспитание храмовой шлюхе, в обществе которой он провел неделю.