Слуга злодея

Но лицо Белобородова было теперь столь умиротворенным, что от одного взгляда на него душа успокаивалась. Терзания впрямь отступили от полковника. Рафаил подтянул свои несносимые штаны, умиленно глядя на Белобородова.

Вертухин и Лазаревич со своими людьми поспешно натягивали на себя одежду, кому какая попадется. На Лазаревиче оказался кафтан Кузьмы, застегиваемый налево, если бы у него были пуговицы. Но пуговиц не имелось, так что он не застегивался ни налево, ни направо. Вертухин надел шапку Калентьева. Шапка была велика ему, и он стал похож на изнуренного пьяным окаянством мастерового.

Когда они выскочили на улицу, отряд полковника Михельсона, летя с холма, подступал уже к самой крепости.

Разбойники готовили для отпора пушки, установленные на помостах у ворот. Возле одной из пушек собралась тьма народу, принялись вязать крепежные веревки, пушка полетела с помоста и опрокинулась в снег вверх колесами. Перевернуть ее и поставить, как надобно, не было возможности. Вырыли под казенной частью яму и решили стрелять из пушки, как она лежит. Главная задача была — как класть порох. Но народ, собравшийся в шайке Белобородова, был изрядно талантлив: задачу решили с помощью деревянной лопаты.

Отряд Михельсона, взявшего примером Европу, растягивался в строй поперек великой сибирской дороги, теперь, в зимнее время, превратившейся в узкую кривую колею. На эту колею пришлось две дюжины старых вояк с медалями за двадцатилетнюю службу. Они стояли в четыре ряда друг за другом и целились из-за спин товарищей. Остальные шли строем по зимнему полю.

Белобородовцы, взявшие примером Турцию, сгрудились у ворот, как стадо, числом до ста — против оных двух Михельсоновых дюжин. По обе стороны от ворот внутри крепости, вдоль заплота, стояли только огородные пугала, наряженные дворником Касьяном в казацкую одежду.

Сам полковник Белобородов, бывший канонир и мастер всякой стрельбы, сидел в снегу возле разгоновской бани, и палить из пушек взялся разбойник с вырванными ноздрями, однажды видевший из острога за полверсты, как стреляют салют.

— Заряжай! — крикнул Рваная Ноздря и отскочил подальше от пушек.

Ухнула первая, на помосте, и ядро ушло в небо, потом в поле, разволновав бегающих под снегом мышей.

Ядер к ней больше не было. Рваная Ноздря уже заталкивал в дуло кирпич.

Тем моментом в другую тоже кладено было пороху, она пукнула, подпрыгнула и села станком в яму, выронив ядро под себя, как курица — яйцо.

Солдаты Михельсона стройно закричали и двинулись вперед, пробиваясь полем через снег, как лоси.

Победа была неминуема. Лазаревич, за неимением пуговиц, подвязанный веревкой, и Вертухин, то и дело ослепляемый сползающей на глаза шапкой, закричали тоже, придвигаясь к стаду Белобородова с тыла.

— Знаешь ли ты большую березу на въезде в крепость? — спросил Вертухина Лазаревич.

— Да. А что?

— Завтра утром Михельсон тебя на ней повесит.

Вертухин посмотрел на озаренное луною тихое небо, на празднично сияющий снег и понял, что в России нет уголка, где он не мог бы быть повешен.

Снизу, от двора Разгонова крепкая гнедая лошадь, упираясь в мерзлую дорогу как-то всем телом сразу, тащила воз с екатеринбургскими рублями. Наверху восседал Рафаил в двустороннем плаще, воинственным малиновым полем наружу, и с мушкетом в руке.

Сани с деньгами напротив ворот поставили и рогожу откинули. Войско Белобородова сбежалось к рублям, полагая, что их станут давать особо отчаянным или хотя бы нахальным.

Деньги, однако же, привезли только, чтобы людишки на них посмотрели да отвагою против врага преисполнились. Такова была философия местного знахаря, проникшегося сочувствием к шайке разбойников и пожелавшего им помочь: один только вид денег ловкость ума развивает, смелость в сердцах кует да радость в членах возвышает.

Рафаил, к коему пятеро сподвижников с четырьмя медными поварешками и одним барабаном присоединилось, ходил вкруг воза, яко голодный кот возле миски с горячим молоком — самому не выхлебать, так хоть других не допустить.

Тут появилась Варвара Веселая в мужском кафтане и сибирской шапке, большой и лохматой, будто пук сена. На лице ее, трепетном и голубом от луны, была видна решимость покинутой, но не сдавшейся женщины.

Подойдя к Лазаревичу, она зашептала ему на ухо что-то страстное и воинственное. В глазах арендатора огонь зажегся, как у человека, который узнал, что тайно обманут.

— Калентьев! — крикнул он. — Отпирай ворота!

Калентьев мимо него, мимо малинового Рафаила, мимо непокоренных разбойниками пушек побежал к воротам. Спрятанный под кафтаном поднос сделал его спереди квадратным, а сзади туго и бесстыдно обтянул.

Ворота заскрипели по снегу, и приказчик встал один против двух дюжин заслуженных гвардейцев, огромный, как Геракл.

С горы, от леса, скакал полковник Михельсон, на белой лошади и в белом плаще. В нем была масса благородства — лошадь покачивалась от тяжести.

— Пли!

Оглушительный горох ударил в бронзовую грудь Калентьева. Калентьев качнулся, выпрямился, сделал зверское лицо и шагнул на гвардейцев. Гвардейцы оторопели и прянули назад.