Слуга злодея

Но как привыкшая не сдаваться в самых лютых положениях, Айгуль опомнилась от своей скорби и, схватив ледяной шандал, разбила его о голову Великого Мастера Брудершафта.

Тихие тонкие звоны долго еще колебались в знатнейшем доме Санкт-Петербурга.

Екатерина тем часом подписывала составленный по ее распоряжению

Собственноручный указ императрицы Екатерины Второй, данный 4 февраля 1774 года о предосторожностях противу разбойнического тиранства людишек, посланных Оттоманской империей

«Объявляем всем, до кого сие принадлежит. Дошло до нас от герцога Кобылянского уведомление, что в Санкт-Петербурге объявилась большая разбойническая шайка, коя разорила манеж помянутого герцога Кобылянского до полной непригодности оного. А как сие зло может распространиться, мы нашей императорской волей за долг себе почитаем примерно наказать виновников сего разорения, чего ради повелели взять под стражу предводительницу оной шайки Айгуль Тархан и допросить помянутую Айгуль Тархан со всей строгостию, что и было выполнено. Мы, к недопущению дальнейших беспорядков и пагубы, предписали сослать злодейку в Сибирь. А как в пределах российских могут скрываться сообщники оной, кои намерены соединиться с шайкой известного вора Емельки Пугачева, мы наистрожайше повелеваем принять предосторожности противу турецкого злодейства и о тех людишках, кои русского языка не разумеют, докладывать уездным частным смотрителям немедленно и оных людишек брать под стражу».

Глава двадцать четвертая Изрядные художества

Воздушная Айгуль невесомо на распростертого Вертухина опустилась и следом перед его изумленным взором на землю сошла. Сошла и стала прогуливаться, постепенно обнажая всю свою любовь к нему. Сняла сначала нитяные чулки крепкого сургучного цвета, потом шлейф отстегнула и шляпку высотою более трех вершков с огромным газовым бантом, как у презрительной женщины, скинула. Теперь вся она была в голубом и розовом — истинно лунный цветок, сбоку восстающим солнцем охваченный.

Наконец и пояс, платье под самыми грудями перехватывающий, одним мановением руки развязала и откинула. В сей момент лазоревое сияние ее насквозь прохватило и все сказочные радости Вертухину в полной их невероятности представило. Вертухин заледенел от счастья и членов своих не чувствовал.

«Сии обращения ко мне, драгоценная Айгуль, излишни! — хотелось крикнуть ему. — Версты и горы не умалили моей любви, я думаю о тебе каждую минуту своего пребывания на сей земле, драгоценная Айгуль, птичка небесная, тихая странница!..» «А женки города Москвы да мастерицы любви города Санкт-Петербурга? А женка Фетинья, кою увлекал ты на возу с медными рублями?» «Достоинства оных женок состоят единственно в небольшом расстоянии до них. Они склоняли меня в свою сторону всякими крайностями и приводили меня в самое лютое положение. Однако же я устоял и пребываю в любви к тебе, яко в печали по земле турецкой».

«Ну, брат, ты совсем заврался!» — неделикатно сказал кто-то в голове Вертухина, и тотчас потянуло холодом, навозом и противными звуками скрипящего по дорожной наледи воза.

Айгуль сбросила окончательно свои голубые одежды и облачком, тающим в розовом закате, в небо порхнула. Птичка небесная, тихая странница…

Запах навоза становился нестерпимым. В голове гремело. Вертухин подвигал руками и обнаружил, что лежит в огромной куче дерьма.

«Не может того быть, чтобы я это произвел!» — подумал он, ухватив огромную коровью лепешку, тающую под его рукой.

От его движений зашевелилось все воинство мерзких лепешек, расползаясь сверху вниз и в стороны, яко заморские твари — черепахи. Вертухин выбрался наружу и встал на ноги, дико озираясь. Огромный купол морозной русской ночи, туго набитый тишиной, блеском луны и звезд, объятый хрустальными переговорами земли и неба, окружал его.

Голубая сосулька под чьей-то крышей уколола глаза.