Слуги дьявола

В голосе Бестужева прозвучали нотки ревности, но Анна и бровью не повела.

— Знаете, друзья мои, — продолжил он после паузы, — я дорого заплатил за нарушение клятвы и очень сожалею, что втянул вас в эту историю. Бес попутал… Видимо, не всем дано выдержать искушение вековой тайной, вот на мне хранители и споткнулись…

— Мы тебе не судьи и мораль читать не собираемся, Артур Александрович. Лучше думай, как теперь домой с того света возвращаться. Тебя ведь там уже в расход списали. А у тебя и документов-то нет.

— А я уже все решил, пока на горе этой сидел. Никуда я не поеду отсюда, останусь здесь, в Святой земле. Только подамся к грекам, они все-таки православные. Мне бедуины подсказали, что тут, в Галилее, есть несколько православных церквей и монастырей, отправлюсь туда. Нет мне теперь возврата в прежнюю жизнь. Хотите — верьте в чудо преображения на горе Фавор, хотите — нет, но со мной что-то реально произошло. Да и всю эту многовековую историю про тамплиеров я вновь и вновь в голове прокрутил — ведь я же с детства рос с этой тайной и всегда очень гордился своей причастностью к ней… Просто невероятно, сколько людей погибло, сколько сил было потрачено, чтобы найти, а потом никому не показывать нечто, о чем достоверно никто ничего не знает, но все боятся, как первобытные люди — грома и молнии. И все это ради всепоглощающего стремления к власти! Можно объяснять такое стремление любыми благими намерениями — служить Иисусу Христу, интересам народа, Церкви, государства — все равно изначальная цель, погребенная под наслоениями словесной шелухи, одна: власть! Это такой наркотик, ради которого идут на любые преступления и жертвы, и я чуть было тоже не ступил на этот путь… А ведь не в ларцах, медальонах, чашах или в других подобных «сувенирах» заключена реальная Сила, и уж точно — не в богатстве и не во власти, а в совершенствовании и развитии Духа! Я теперь это точно знаю…

Это как будто стоишь перед запотевшим зеркалом и мучительно пытаешься разглядеть черты собственного лица — и все безрезультатно. Но потом берешь и рукой вытираешь капельки воды, сначала чуть-чуть, затем еще, затем — насухо, и твое отражение постепенно проявляется, пока не становится кристально чистым. И ты вдруг все видишь и все понимаешь правильно. Это такое чудо — уметь видеть истоки вещей…

Трубецкой остановил машину на развилке дороги, возле поворота, что ведет к Генисаретскому озеру и Тверии. Со стороны Голанских высот вставало солнце. Прощание было недолгим, лишь один вопрос Анна задала своему бывшему научному руководителю:

— Артур Александрович, не откажите в любезности сказать напоследок, а что все-таки было в том ларце?

Бестужев внимательно на нее посмотрел, как будто взвешивая, стоит ли удовлетворить эту просьбу.

— Знаешь, Аня, я столько об этом думал в последнее время… Разве имеет какое-либо значение, что именно было в ларце? Ты уж прости меня за аналогию, но это как в случае, когда расстаешься с любимой женщиной, за которой долго и безрезультатно ухаживал, и потому уходишь к другой: после уже не имеет значения, почему бывшая любимая два месяца назад не пошла с тобой в кино. Есть события или даже этапы в жизни, когда просто подводишь черту и больше к ним не возвращаешься, — нет смысла теребить прошлое. Важно, что содержимое ларца у тех, кому оно дорого, сам ларец — у тех, кому он нужен, и пусть все они будут счастливы. Впереди нас ждет новая эра — эра Любви и Добра, когда миром будут управлять совсем другие люди, идеи и энергии. Я в это верю.

Пока Бестужев говорил, Анна обратила внимание, как он преобразился за это время, и не только внешне. Исчезла ранее присущая ему внутренняя скованность: он будто выпрямился, даже выше ростом стал, а в глазах, жестах, манере говорить появились новые черты, свойственные лишь раскрепощенному и свободному духом человеку. Теперь он меньше всего напоминал своего знаменитого однофамильца — великого интригана и политика, канцлера императрицы Елизаветы Петровны графа Бестужева-Рюмина. «Как будто сбросил тяжкий груз, который нес много лет», — подумалось ей в тот момент.

— Я еще кое-что хочу вам сказать напоследок, — как-то нерешительно произнес Бестужев после паузы. — В тот самый день, когда была страшная гроза и дождь лил как из ведра, в какой-то момент вода через отверстие в потолке обильно полилась по стенам моей пещеры. И вот на одной из них, ранее всегда сухой, примерно на высоте человеческого роста я вдруг увидел под вспышками молний явственно проступившую на мокром камне надпись на латыни. Очевидно, кто-то немало потрудился, чтобы выцарапать острым предметом на неподатливом камне короткую фразу, всего несколько слов, которые поразили меня. Там было написано: «Он не был распят, но спасен».