Слуги правосудия

Радчаайская мать обняла бы свою дочь, поцеловала, сказала бы, с каким облегчением узнала, что с ней все в порядке; быть может, даже разрыдалась. Некоторые радчааи посчитали бы, что эта родительница холодна и бесчувственна. Но я уверена, что это было бы ошибкой. Они сели рядом на скамью, бок о бок, и дочь рассказала, что знала, о состоянии пациента, и о том, что произошло в снегу со стадом, и о ледяном дьяволе. Когда она закончила, мать быстро похлопала ее по колену, и та сразу будто стала другой девочкой, выше, сильнее, — теперь она, казалось, получила не только сильное, утешительное присутствие своей матери, но и ее одобрение.

Я принесла им две чашки сброженного молока, и мама переключила внимание на меня, но не потому, подумала я, что заинтересовалась.

— Ты не доктор, — сказала она, констатируя факт.

Я видела, что все ее внимание по-прежнему сосредоточено на дочери и она просто хочет понять, представляю я угрозу или могу помочь.

— Я здесь гость, — ответила я. — Но доктор занят, и я думала, вам захочется чего-нибудь попить.

Ее взгляд упал на Сеиварден, которая все еще спала, вот уже несколько часов, на восстановитель на ее лбу, черный и подрагивающий, на следы синяков вокруг рта и носа.

— Она издалека, — сказала девочка. — Она не знала, как играть в Тиктик! — Взгляд ее матери пробежал по игре на полу: костям, доске и плоским камешкам, застывшим посередине. Она ничего не сказала, но выражение ее лица слегка изменилось. Почти незаметно кивнув, она взяла молоко, которое я предложила.

Через двадцать минут Сеиварден проснулась, стерла черное восстанавливающее средство со лба и с раздражением стала оттирать верхнюю губу от чешуек засохшей крови. Она посмотрела на двух нильтианок, которые молча бок о бок сидели на скамье, намеренно не обращая внимания ни на нее, ни на меня. Никто из них, казалось, не нашел ничего странного в том, что я не подошла к Сеиварден и ничего ей не сказала. Не знаю, помнит ли она, почему я ударила ее или что я вообще ее била. Иногда удар по голове оказывает воздействие на воспоминания о мгновениях, ему предшествующих. Но она, должно быть, либо что-то помнила, либо подозревала, потому что вообще не смотрела на меня. Повозившись несколько минут, она поднялась и пошла в кухню, открыла шкаф. Тридцать секунд она смотрела в него, затем взяла тарелку, положила в нее твердый хлеб, полила сверху водой, а затем стояла и ждала, пока он размякнет, молча и ни на кого не глядя.

ГЛАВА 8

Сначала люди, которых я отослала от Преддверия Храма, стояли, перешептываясь, маленькими группами на улице, а когда я приближалась к ним, делая свой обычный обход, — расходились. Но вскоре после этого они собрались в домах. Следующие несколько часов в верхнем городе было тихо. Зловеще тихо, и делу вовсе не помогало то, что лейтенант Оун все время спрашивала меня, что там происходит.

Лейтенант Оун была уверена, что, если увеличить мое присутствие в верхнем городе, положение станет только хуже, и приказала мне оставаться поблизости от площади. Если что-нибудь случится, я буду там, между верхним и нижним городом. Главным образом поэтому я смогла действовать более или менее эффективно, когда все пошло кувырком.

Шел час за часом, и ничего не происходило. Лорд Радча читала молитвы рядом со жрецами Иккт. В нижнем городе я передала сообщение, что сегодня лучше оставаться по домам, и в этот день не было ни разговоров на улицах, ни кучек соседей, столпившихся у кого-то на первом этаже, чтобы наблюдать увлекательное зрелище. К наступлению темноты почти все поднялись на верхние этажи и потихоньку там разговаривали либо молча стояли у перил и смотрели.

А за четыре часа до рассвета все развалилось на куски. Или, точнее, я развалилась на куски. Системы слежения, данные которых я просматривала, отключились, и внезапно все двадцать я оказались слепы, глухи и неподвижны. Каждая часть могла видеть только одной парой глаз, слышать только одной парой ушей, двигаться только одним телом. Потребовалось несколько полных замешательства, панических мгновений, чтобы мои сегменты осознали, что каждый из них отрезан от остальных, каждый экземпляр меня остался в одиночестве в единственном теле. Что оказалось хуже всего, в тот же миг перестали поступать все данные от лейтенанта Оун.

С той минуты я была двадцатью разными людьми, с двадцатью комплектами наблюдений и воспоминаний, и я могу вспомнить, что произошло, только сводя их вместе.

В тот миг когда обрушился удар, все двадцать сегментов немедленно, не задумываясь, развернули броню — те, что были одеты, не сделали ни малейшей попытки подправить ее, чтобы прикрыть все элементы моей формы. Восемь спавших в доме сегментов тут же проснулись и, стоило мне восстановить самообладание, бросились туда, где лежала лейтенант Оун, пытаясь заснуть. Двое, Семнадцать и Четыре, увидев, что лейтенант Оун в порядке и несколько других сегментов находятся вокруг нее, направились к главному пульту дома, чтобы проверить состояние связи, — пульт не работал.