Слуги Зла

Мелкий невольно ухмыльнулся в полудреме. Наши – лучше всех. Наши – сильные, везде пройдут, наши бояться не умеют. Вон эти, Пырей и Крыса, интересно, издалека пришли вместе? Издалека, небось, и все с боями… шикарная парочка. Спят в обнимку, подумал он грустно, вдвоем теплее… Крыса моложе Шпильки, но и худее, лицом куда проще, на язык остра и никого не подпускает близко, только с Пыреем и греется… кстати, надо будет у Пырея спросить, где это он так навострился метать ножи, загляденье смотреть… и дерутся спина к спине… у Шпильки мускулы на ногах, как у горного оленя… вот интересно, если лизнуть ее в ухо, что она станет…

Голова Мелкого свесилась на грудь, но он видел не песок, освещенный костром, а глубокое горное небо с размазанными ветром облаками. Молодая арша с кисточками жестких шерстинок на очаровательно оттопыренных ушах, скуластая, с зелеными глазами, подруга-греза, немного Шпилька, немного Крыса, немного случайная подружка в крепости убитого лорда, немного – мечта без примеси, ухмылялась ему, Мелкому, давая в подробностях рассмотреть прекрасные клыки, которые хотелось тут же облизать, а кругом рос орешник и цвели нарциссы… но Мелкий не мог позволить себе спокойствия: всюду притаились лучники, к тому же он чувствовал, что вот-вот с небес обрушится ревущий поток грязной воды и затопит аршу, его, горы до вершин и весь мир…

Боль на время отошла в сторону, давая место тревожному сну…

Тишина стояла всю ночь, добрая тишина земли, не обитаемой никем, кроме диких зверей. Ветер выл между камней, дождь шуршал, трещали догорающие сучья в костре – и все это были хорошие звуки, добрые, безопасные звуки. Под такие звуки приятно спать, отпустив нервы, всласть и вволю.

Небо в проломе камня начало сереть, потом побелело. Шел пасмурный день, но дождь утих; резко пахло сыростью, мокрым песком и зеленью. Костер догорел. Зола остывала, стало холодно. Бойцы начали просыпаться от холода стынущего камня, который пополз в их утомленные тела.

Красавчик спросонья ткнул себя кулаком в выбитый глаз, скрипнул зубами и выругался:

– Задница демона! Никак не запомню…

Шпилька хихикнула:

– Не ори, придурок. Вход в чрево мира всегда рядом, услышит тебя демон какой-нибудь – мало не покажется. Вот окажешься как раз у него в заднице – через пасть…

Красавчик оскалился и обозначил стремительную атаку. Шпилька шарахнулась назад, наступила на только что проснувшегося Паука – тот мгновенно сгреб ее в охапку и закопался носом в волосы.

– Тепленькая! – проурчал он восторженно и укусил ее за шею. – Моя вкусненькая…

Шпилька выкрутилась стремительным движением и в течение чрезвычайно малого времени успела укусить Паука за щеку и врезать ему кулаком под ребра с радостным воплем:

– Что, съел? Не подавись, худоба!

Наблюдавшая поединок Крыса в восторге издала воинственный клич, от которого подскочили Мелкий и Пырей, стряхивая остатки сна. Хорек, протирая глаза и шмыгая носом, проворчал:

– Эй, сволочи, о жратве – ни слова!

– А я бы поговорил… о жратве, – сказал Красавчик печально.

– Ага, – подхватила Шпилька. – О конине.

– С чесноком, – добавил Мелкий.

– И ржаными сухарями.

– И пивом.

– И чтоб вам полопаться, гады! – фыркнул Хорек и швырнул в Красавчика головешкой. – Другой темы нет?! Я сейчас сдохну от этих ваших излияний, размечтались!

Ему ответили взрывом хохота. Клык с удовольствием отметил, что бойцы за ночь вправду отдохнули и опомнились, уже не похожи на трупы, по инерции переставляющие ноги, следовательно, способны о себе позаботиться. Его перестала занимать рана Мелкого – если боец начинает смеяться и болтать о жратве, значит, быстрее всего, выживет.

Если удастся раздобыть жратву, конечно.

Теперь Клыка тревожил Вьюга, который даже не попытался подняться, только еще больше скорчился, будто надеялся согреться в ознобе. Вот, подумал Клык. Вот старые бойцы. Пока опасность и риск – что-то ведет, откуда-то силы берутся огрызаться на судьбу, а стоит расслабиться – и кончено.

Жизнь наша…

Пока молодые бойцы пытались согреться шутливыми потасовками, Клык подошел к Вьюге и уселся рядом. Зарылся пальцами в его волосы, повернул к себе осунувшееся лицо с запавшими глазами в черных тенях.

– Чего разлегся, урод? – сказал, повысив голос, нарочито хмуро. – Дрых мало? Вставай давай.

– Отвали, Клык, – прошептал Вьюга. – Отвали, не мешай. Она идет.

– Она идет в болото, – фыркнул Клык, никак не желавший расстаться с надеждой. – Дай посмотреть, как заживает, – и вытащил из торбочки, подвешенной к поясу, банку с остатками бальзама.

– Не трать, – Вьюга шевельнулся, отстраняясь. – Без толку.

Вокруг, между тем, собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:

– Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!

Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть – это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог это сделать.