Слуги Зла

Тут я вдруг вспомнил слышанное когда-то от человеческих солдат чудное словечко – "сгномиться". Оно означало "стать скупым и несговорчивым", а еще "превратиться в преклонном возрасте в мизантропа и брюзгу, чрезмерно заботиться о самых низких прихотях"… Напрягая память, я вспомнил также, что видел людей, становящихся к старости похожими на гномов, будто низость и мелочность горбили и уменьшали их, тянули к земле… эти обрюзгшие лица, погрузневшие тела, пропавшие в плечах шеи – я видел их часто, но никогда не задумывался и не сравнивал…

– Горные мастера – люди?!

– Так а то ж? Тут дело какое… если у тебя на уме идеалы да амбиции, быть, значит, горным эльфом. Ваши идеалы мозги сильно тормозят… Подгорные чертоги там, каменные цветы резать или еще какую бесполезную ерунду – вот это по-вашему. Ты, значит, вечное добро искал, а те дурачки – вечную красоту, ну-ну… А если дело не в цветочках, а в матерьяле – в золотишке, в камешках – тогда другой коленкор… Ну да ты уже понял.

– Понял, – сказал я и отстегнул брошку от плаща. – У тебя булавки нет, Дарин?

Он хитренько посмотрел на меня и принялся рыться в безразмерных карманах.

– Булавки нет… Злого железа не ношу, чтоб Хозяйку не обижать, а бронза гнется… Слушай, орел, а давай меняться? – он вытащил на ладонь малахитовую брошь в виде дубового листа. Прожилки на малахите создавали удивительную иллюзию жизни, вещица выглядела характерно для эльфийской работы, но краешек камня треснул и откололся. – Смотри, лучше булавки. Я даже приплачу пару золотых…

Я невольно улыбнулся его прозрачной уловке: Дарин решительно не верил в разум эльфийского рыцаря.

– Спасибо, – сказал я, взяв каменный листок и кладя на стол золотую лилию. – Ты мне ничего не должен. Я хотел тебе ее просто подарить, но ведь плащ свалится…

Дарин явно хотел схватить лилию, но сдержался, взял, не торопясь, и принялся рассматривать бриллианты, изображающие росу, с алчным вожделением.

– Славненькая штучка, – приговаривал он, крутя брошь перед свечой. – Ах ты, идеалист… откуда вы только беретесь… Знаешь, – сказал гном, подняв, наконец, глаза от золота на меня, – ты – славный мальчик в сущности, только… жаль тебя только. С твоими идеалами тебя… ну кто захочет, тот и получит. И найдет, как поиметь.

– А ты, – спросил я, закалывая плащ, – ты – любишь Хозяйку, Дарин?

Гном усмехнулся цинично и грустно.

– Ага. Я – ее, она – меня, такая уж у нас взаимная любовь с интересом… Ты… вот что я тебе скажу. Ты не слишком-то верь глазам, если сможешь. Глаза – они же врут. И душа – врет. А идеалы – те просто сплошное вранье… Ты себе что ж, дружков среди смертных нашел, что мозги заработали?

– Среди смертных, – кивнул я. Чистая правда.

– Молодец. Подохнешь, зная себе цену, – улыбнулся Дарин. – Жутко благородно. Самый лучший из всех ваших идеалов – правда.

– Спасибо. Я пойду.

– Лети, лети, орел. И думай, пока сможешь. Счастливенько!

Я пожал его руку, руку гнома – впервые в жизни, в эльфийской жизни, и вышел из зала.

Воздух, сладкий, свежий и чистый, опьянил меня до головокружения. Голубой молочный вечер встал над городом; сумерки укутали своей мягкой вуалью все, что кричало и резало глаз, вечерняя свежесть смягчила и разбавила резкие городские запахи. Нежную синеву небес уже прокололи острые огоньки звезд, а огромная луна щедро позолотила черепицу и жесть городских кровель.

Мир вокруг меня полнился блаженной тишиной. Прохладный ветер остудил мои горящие щеки и вернул мыслям ясность. Я шел по мостовой между темными купами деревьев – и мне казалось, что все еще не так ужасно. Я чувствовал уже не злость и досаду, а горячую признательность гному и странную, непонятно чем вызванную жалость к людям.

Странную жалость к жестоким, грубым, глупым пропойцам. Неэльфийскую.

Вероятно, думал я, дело в том, что я тоже человек. Я – человек. Мне, по-видимому, свойственно жалеть себе подобных. Ведь они такие же, как я. Их тоже легко обмануть, подставить, использовать. Они тоже верят всему, что видят – и пойдут за тем, кто покажет нечто соблазнительное.

А я начал, было, думать, что мои собратья хуже орков… Пожалуй, не хуже, нет. Просто – уязвимее. Но жить мне все равно хочется в горах. Люди на удивление не любят тишины – а я, оказывается, очень ее люблю. И спокойное здравомыслие тоже люблю.

Спокойное здравомыслие моего друга Паука. Вот чего мне сильно не хватает сейчас. Надо поговорить с ним, подумал я и ускорил шаги.

И тут ночная тишина вдруг показалась мне зловещей – шаги за спиной прозвучали как-то неспокойно. Боевой опыт, шестое чувство – я явственно ощутил опасность и резко обернулся, схватившись за эфес.

Таким образом владелец ножа, блеснувшего в лунном свете, не всадил свое оружие мне под лопатку – а я, вместо того, чтобы снести ему голову, всего-навсего отпрянул в сторону.

И рассмотрел нападавшего, который сделал по инерции шаг вперед и злобно уставился на меня, сжимая свой нож в кулаке. Клинок длиной с две ладони; простецкая городская работа. Самодельное подражание форменным кинжалам армии человеческого короля.