Слуги зла

Мне понадобилась часть осени и целая зима, чтобы совершенно изжить из себя остатки этого похмелья. Я жил среди аршей. Я засыпал и просыпался в той части жилого сектора, которая принадлежала Клыку и его товарищам. Я ел их пищу. Я ходил с ними в дозор и участвовал в их стычках с людьми. Я учился понимать язык аршей, и мне потребовалось только хорошенько вслушаться, чтобы уловить его смысл и его своеобразную гармонию. Я научился понимать их самих, Слуг Зла, общего врага номер один.

Все, что я слышал об орках от людей, и все, что я узнал о них в Пуще, не имело к существам, приютившим меня, никакого отношения. Думая о них, любой эльф или человек мог иметь дело только с мифами, довольно нелепыми сказками, которые рисовали аршей такими же, как люди или эльфы, только очень плохими. Отчасти я могу понять, почему эти сказки именно таковы: и эльфам, и людям равно тяжело представить себе, что какие-то другие создания, наделенные разумом, могут выбиваться из привычных мерок так далеко. Я сам слишком часто с трудом смирялся с тем, что казалось аршам привычным и естественным.

Все, буквально все, с кем мне доводилось говорить на эту тему, упоминали Темного Владыку, короля орочьего государства, и всех прочих — рабов Тьмы. Все описывали упомянутое государство, как мир, где царит принуждение и жестокость, стадная злоба и отсутствие всякой индивидуальности, тупая военная мощь. И все это оказалось нелепой ложью.

Никакого Владыки, ни темного, ни светлого, у аршей нет и в помине, как нет и идеи государства. Их поселения, обитаемые кланами, устроенными, как непомерно разросшиеся семьи, всегда контактировали друг с другом как независимые соседи, легко объединяясь общей идеей, если аршам как расе грозила опасность от чужаков. Но они никогда не знали и не переняли от людей политики, не знали дипломатии, не знали торговли в человеческом смысле. Любой арш, по моим наблюдениям, может относиться к другому аршу, только как к родичу или соседу, иногда — как к дальнему соседу. Это чем-то напомнило мне поведение волчьих стай, маленьких и разрозненных в сытое время года и сливающихся в громадный охотничий отряд голодной зимой, когда нужно долго преследовать не менее огромное оленье стадо.

Арши как будто стремятся не обременять себя имуществом. Все громоздкое и ценное всегда принадлежало клану на общих правах; личные вещи часто обменивались или дарились, от них избавлялись с удивляющей человека легкостью. Мои друзья искренне недоумевали по поводу человеческой прижимистости: им казалось естественным делать общие запасы для клана, но глупым и гнусным — запасать непомерные богатства только ради статуса для себя лично. В этом вопросе сходились много повидавший Паук, юный Задира и Клык, ставший вожаком и не шевеливший даже пальцем для обзаведения какой-то особо престижной собственностью. Иметь еду и не разделить ее с голодным родичем казалось аршам выше разумения — с некоторых пор мне тоже так кажется.

Бесспорно важной материальной ценностью в сообществе аршей считается лишь оружие и произведения их малопостижимого для эльфов и людей искусства. Даже в моей компании нашлись в высшей степени творческие личности, к примеру, Паук с его странной способностью образовывать натянутым между пальцами шнурком какие-то символические фигуры, или Клык, любитель дикой скульптуры из дерева и кости. Пребывая в задумчивости, Клык резал боевым ножом странные вещицы, о которых забывал сразу, как только отвлекался — обычно их уносили дети или они просто терялись. Только раз, когда во время передышки в горах он подобрал причудливый корень и за ничтожно малое время превратил его в уморительную и совершенно одухотворенную фигурку, я не выдержал и выпросил ее себе. Мои друзья потешались, когда я засовывал ее в торбу, Задира уверял, что я впадаю в детство, но потом привыкли к этой статуэтке в нише над моей постелью. Фигурка изображала чудное существо: тощее, вертлявое, с костлявыми подвижными руками, заломленными каким-то танцевальным па, с гримасничающей рожицей и высунутым кончиком раздвоенного языка. В ней было столько живого движения, что она, казалось, слегка меняет позу, когда наблюдатель отводит взгляд. В Пуще это назвали бы орочьим колдовством; я часто слышал об искаженных изваяниях, сооружаемых орками из чистой злобности — деревянная шуточка Клыка точно подходила под это определение, только ни один из жителей Пущи не согласился бы, что злобность тут ни при чем.